И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— Ну, когда вскрывают вены, то лучше всего это делать в ванной с горячей водой. Так меньше чувствуется боль. Так поступали римляне, может быть, Мартин слышал об этом в школе. Возможно, Клавдия тоже, не важно, во всяком случае, они нагрели на плите воду в котле, — там кругом есть их следы, — наполнили горячей водой чан, разделись и залезли в него. Мартин вскрыл вены сначала Клавдии, а потом и себе…

— Да, но в чане! — говорит Миша.

— Конечно, в чане, господин Кафанке.

— А как же Клавдия оказалась на лестнице?

— Шок. Врач говорит, что себе вены Мартин порезал очень глубоко и сильно, а Клавдии не так глубоко… может быть, из любви, — растерянно бормочет Зондерберг.

Любовь, думает Миша. Самая ужасная вещь на свете, любовь!

— Когда Клавдия увидела кровь, струящуюся из порезанных вен, она в испуге выскочила из чана и побежала к лестнице. Мартин был уже слишком слаб, чтобы вылезть оттуда. Он, обессиленный, остался в чане, — можно очень быстро остаться без сил, если не хватает крови для снабжения мозга кислородом. Клавдия дошла до лестницы и поднялась на несколько ступенек… — Контактберайхсбеамтер еще раз тяжело вздыхает и забывает о жаре и о том, что рубашка липнет, а брюки колются, и о своей злости, вызванной многочисленными несправедливостями после воссоединения, он в оцепенении повторяет:

— Это все ужасно, ужасно…

Звонит телефон.

Зондерберг снимает трубку, называет себя и слышит мужской голос, кажущийся Мише с Левой нечленораздельным кваканьем. Потом контактберайхсбеамтер кладет трубку и смотрит неподвижным взглядом на письменный стол. Устанавливается невыносимо тягостная тишина.

— Кто это был? — спрашивает Миша, наконец.

— Звонили из больницы. Медицина оказалась бессильна. Несколько минут тому назад Клавдия Демнитц умерла.

27

«Посредине жизни смертью мы объяты. Кто помочь нам может миновать расплату?» Толпа мужчин и женщин поет эту песню, сочиненную в Виттенберге в 1524 году, на кладбище позади больницы Мартина Лютера. Полгорода пришло, трагедия с детьми произвела сильное впечатление, кладбище переполнено, и очень жарко, очень жаркий этот понедельник, 20 мая 1991 года.

Оба трупа были кремированы, для этого их пришлось везти в Берлин, в Ротбухене нет крематория, а тут как раз подошел конец недели. И только в понедельник в зале для панихид — такой в Ротбухене имеется — пастор Каннихт произнес прекрасную речь о добрых, милых, славных, несчастных детях. Они стали жертвами ужасного заблуждения, которым были охвачены все. В это время мать Мартина так громко зарыдала, что пастор Каннихт был вынужден сделать паузу. Матери Клавдии подали стакан воды, чтобы она не упала в обморок, у нее очень низкое давление. Многие люди в зале для панихиды плакали, почти все принесли цветы, и все почувствовали себя одной большой семьей. Только Миша стоял один позади всех и думал о том, как хорошо начинают относиться к людям после того, как они умерли; урны с прахом Клавдии и Мартина даже поместили в одну могилу.

«…Святый Боже, Святый Всемогущий, Святый Бессмертный, Святый Милосердный Спаситель, не оставь нас в нашем смертном горе!» — поют они над могилой. Урны уже опущены, и люди стоят между рядами могил. Это очень старое кладбище на окраине города. Миша пришел без Левы, тот должен позаботиться о грузовике, который был отыскан им в среду вечером вместе с водителем из Ганновера и Геттелем. Ночью они сложили свой груз в подвальном помещении, Лева понимает, что сейчас Миша не в состоянии разъезжать с Геттелем на американском драндулете и продавать презервативы.

— Мы подождем, пока ты не успокоишься, — сказал Лева, — сейчас это важнее, поговорим позже.

«В смерти врата Ада душе угрожают. Кто от этой беды нас освобождает? Ты, Господь, единый…» — они поют прекрасную песню до конца, Миша тоже поет, он слышал ее неоднократно в исполнении церковного хора в храме, куда он часто ходит, чтобы почтить память матери. Миша стоит позади всех возле векового дуба, сложив руки. На нем черный костюм и черный галстук, а рядом стоит контактберайхсбеамтер Зондерберг, тоже в черном, и обливается потом. Дело тут совсем не в новой форме, я всегда потею, когда жарко, думает он, форма ни при чем. Перед лицом смерти человек начинает лучше понимать себя и свое место в мире, и Зондерберг громко поет вместе со всеми.

Потом пастор Каннихт произносит над могилой последнее напутствие, читает короткую молитву и, наконец, подает знак к прощанию. Теперь родители выступают вперед и начинают бросать в могилу розы, одну за другой. Здесь стоят несколько ведер, полных роз, потому что пастор Каннихт посоветовал родителям:

— Возьмите розы, они будут падать беззвучно! От земли всегда такой грохот…