И это называется будни

Глаголину очень нужны деньги, он всегда в долгах — мать безалаберно распоряжается их средствами, тратит больше, чем он зарабатывает; Глаголину очень нужна отдельная комната — мать постоянно на глазах, и это мешает ему работать. Математика требует особой сосредоточенности. Зевнул где-нибудь со знаком — изволь возвращаться к началу. И хотя он предчувствует, что стоит заговорить о Сенине, как не будет ни премии, ни квартиры, он все же говорит:

— Я пришел к вам просить о восстановлении Сенина.

Лицо Гребенщикова сразу становится напряженным, собранным, но отвечает он спокойно:

— А у меня нет другого выхода. Сделал аварию — понеси наказание. Это единственный способ поддерживать дисциплину. Об аварии знают все, о наказании тоже должны знать все. Не могу же я написать в приказе: «Принимая во внимание, что в этот день у рабочего Сенина парализовало отца и расстроились отношения с женой, ограничиться выговором». Тогда каждый аварийщик будет находить свои причины. И как это ни вам, ни всем другим заступникам не понятно? Приходится констатировать, что либерализм Збандута в истории с трубой повредил всему заводу. Создал атмосферу безнаказанности.

Есть в словах Гребенщикова железная логика, и Глаголину не так престо подобрать возражения.

— А если к этому вопросу подойти иначе, Андрей Леонидович? — говорит он раздумчиво.

— Как это иначе? С правого или с левого бока? — Гребенщикова начинает коробить независимая скромность Глаголина.

— Взвесить плюсы и минусы вашей акции. Чего больше? Конечно, минусов. В конверторном цехе нет таких, как Сенин. Грамотный, восприимчивый, растущий.

— Я все взвесил. Подумал и о том, что может он натворить, если, допустим, отец умрет. Какая гарантия, что он опять не опрокинет конвертор?

Снова логика, хоть на этот раз жестокая. Не знай Глаголин истинных мотивов, которые руководили Гребенщиковым, он отступил бы. «И как только уживаются в этом человеке самозабвенное отношение к работе и пренебрежительно-небрежное к людям? — подумал он. — Но прямо ему это не выскажешь, выходит, надо искать иной заход».

— Если вы действительно опасаетесь, что Сенин может сделать и другую аварию, — Глаголин состроил наивные глаза, — его очень просто от этого оградить.

— Как это вам представляется?

— Переведите на другую работу, не требующую такого напряженного внимания, или верните в мартеновский цех. Он же прекрасный сталевар. А вышвыривать за ворота… Проступок у него первый и не по халатности, не спьяну…

Гребенщикову захотелось установить причину настойчивости Глаголина.

— А почему вы принимаете такое участие в судьбе Сенина? — спросил он. — Кто вам Сенин?

— Никто.

— Так в чем дело?

Глаголин приподнял брови.

— А разве положено вступаться только за друзей или родственников?

— Не возбраняется вступаться за кого угодно, однако донкихотствовать не следует. Не в моде и не в почете.

Глаголин решил использовать последний свой довод, который родился неожиданно, от отчаяния:

— Я не так уж донкихотствую, Андрей Леонидович. Просто я думаю о том времени, когда мы начнем осваивать ЭВМ. Сенин наиболее подходящий для этого человек, он сможет быть хорошим помощником.

— Владимир Васильевич, вы в плену застарелых представлений о незаменимости, уверяю вас, — размеренно и холодно проговорил Гребенщиков. — Найдутся равноценные. И на конвертор, и куда угодно. — Небрежно усмехнувшись, добавил: — На это кресло тоже. Так что давайте закончим наш разговор.

— Закончим, — согласился Глаголин. — И закончим вот на чем: я принесу вам все, что сделал по вашей диссертации, но больше на меня не рассчитывайте.

В глазах у Гребенщикова появился и застыл вопрос.

— Видите ли… — Глаголину трудно отважиться на слова, которые напрашивались сами собой, решил елико возможно смягчить их. — Я позволяю себе делать услуги только тем людям, которые мне симпатичны.

— Ваша работа — не услуга, — зло проговорил Гребенщиков. — Я за нее плачу — сохраняю прежний заработок. Кстати, в порядке обмена любезностями, вынужден признаться, что и вы мне стали несимпатичны.

— Вот и хорошо. — Глаголин вздохнул с явным облегчением. — Что может быть лучше в отношениях людей, чем взаимность и определенность. Как говорится: «Была без радости любовь, разлука будет без печали…»

— Позвольте, позвольте… Вы хотите сказать, что если я восстановлю Сенина… — Гребенщиков хищно прищурился, ожидая, что Глаголин попадется на такой крючок.

— Теперь это ничего не изменит. Больше того, — вы мне станете неприятны. Я пришел просить, а не вымогать. Ну что ж, с просьбой не получилось…

— Должен вас огорчить, — продолжал Гребенщиков, со строгим неодобрением вглядываясь в собеседника. — Ваш демарш ничего не изменит. Надеюсь, вы понимаете, что я поручил вам работу не потому, что не могу ее сделать сам. Хотел просто сэкономить время, которого и без того не хватает. Такой завод на моей шее… Но, видимо, придется заняться самому…

Гребенщиков поднялся во весь рост, что дало право подняться и Глаголину.

— Разрешите удалиться?

— А что с алгоритмом? — спохватился Гребенщиков.