И я открою землю...

…Доехав до дому, я пробыл там до последних чисел апреля. Отец снабдил меня коляской, дал мне человека (моего бывшего дядьку по имени Илью) и повара Афанасия… через несколько дней… переехав Оку, очутился я уже в другой, новой для меня южной полосе. Дубовые рощи заменили наши березовые, по оврагам вместо лозы начали появляться груши, яблони и вишни в цвету, вид полей и деревень с беленькими мазанками вместо черных бревенчатых изб, нерегулярно тянущихся, но живописно разбросанных, все это тешило взор днем, а ночью ясное, усеянное ярко-блестящими звездами небо восхищало меня… Таким образом прибыл я в Харьков к 10 мая… Чтобы не терять времени, я, по совету одного петербургского знакомого, отрекомендовался, сколько умел, г-ну Витковскому, у которого был в то время весьма хороший музыкальный магазин в Харькове. Сыграв первое соло концерта a-moll Гуммеля, я произвел столь приятное впечатление, что сейчас же познакомился с музыкальным семейством хозяина — и меня до самого приезда ожидаемого мною товарища потешали музыкою.

Наконец прибыл товарищ с братом своим, и мы отправились далее. Вскоре беспредельные степи сменили живописную Украину, мы переехали Дон

в Оксае и очутились в Азии, что несказанно льстило моему самолюбию. Скажу, однако же, что до самого прибытия на серные воды (ныне Пятигорск) взор не находил предметов приятных, напротив, почти ничего не было видно, кроме беспредельных степей, заросших густой, высокой ароматической травой. Вид теперешнего Пятигорска в то время был совершенно дикий, но величественный; домов было мало, церквей, садов вовсе не было; но так же, как и теперь, тянулся величественно хребет кавказских гор, покрытых снегом, так же по равнине извивался ленточкой Подкумок, и орлы во множестве ширяли по ясному небу.

Я е товарищами поселился в скромном домике. Житье было приятное: товарищ привез запас книг, кухня была в порядке… Вообще мне там было хорошо, особенно в Пятигорске. Между прочим, я видел пляску черкешенок, игры и скачку черкесов…

М. И. Глинка

Лечение минеральными водами не поправило здоровья Глинки. Но первое в его жизни дальнее путешествие в чужие края принесло радость встречи с непривычным миром, и свежие впечатления отложились в памяти незнакомыми прежде звучаниями и красками.

В начале сентября я возвратился в Новоспасское и, отдохнув, с новым рвением принялся за музыку. Во время путешествия, продолжавшегося 4 месяца, в одном только Харькове у меня было фортепьяно, а на скрипке я играл весьма неудовлетворительно… чтобы добиться более отчетливого исполнения, всякий раз, когда приезжали музыканты (а это было приблизительно два раза в месяц, причем они оставались несколько дней, а иногда около недели), прежде общей пробы я проходил с каждым музыкантом, исключая немногих лучших, его партию, до тех пор пока не было ни одной неверной или даже сомнительной ноты в исполнении. Таким образом я подметил способ инструментовки большей части лучших композиторов для оркестра (Глюка, Генделя и Баха я знал только понаслышке). Потом слышал общий эффект пьесы, ибо, производя первые пробы вместе, сам я управлял оркестром, играя на скрипке, когда же пьеса шла порядочно, я отходил на некоторое расстояние и следил таким образом эффект изученной уже инструментовки. Репертуар состоял по большей части из увертюр, симфоний, а иногда игрались и концерты.

…В последнее время пребывания моего в Петербурге Мейер значительно развил мой музыкальный вкус; он не ограничился тем только, что, требуя от меня отчетливого и непринужденного исполнения, восставал решительно противу изысканного и утонченного выражения в игре, но также по возможности соображаясь с тогдашними моими понятиями, объясняя мне естественно и без педантства достоинство пьес, отличая классические от хороших, а сии последние — от плохих. О сочинении вообще, о генерал-басе, контрапункте и других условиях хорошего способа писать мои понятия были столь неопределенны, что я принимался за перо, не зная, ни с чего начать, ни как и куда идти? Я предпринял писать сперва септет,

потом Adagio и Rondo для оркестра. Если эти пьесы уцелели… то могут только послужить доказательством тогдашнего моего невежества в музыке.

М. И. Глинка

Брат… любил, чтобы жизнь его текла покойно и аккуратно, и потому у него всегда было распределено время для занятий.

В деревне вставали довольно рано; после чая он обыкновенно писал музыку или что другое, потом долго играл на рояле, а перед обедом читал. Обедали мы всегда в 1 час дня; после обеда он брал нас, меньших, к себе в комнату, устраивал там игры и даже вздумал в одной из своих комнат приладить для нас гору, с которой мы катались в тазах… брат приказал принести доски, один край их был положен на окно, а. другой оставался на полу.