И на щите Давидовом начертано «Моссад»

К этому мы еще вернемся, а теперь несколько слов о «качестве» материалов, которые передал Вануну в «Санди Таймс». Да, Вануну был в числе 150 сотрудников из почти трех тысяч персонала «Димоны», который имел доступ на «Махон-2», и мог достаточно подробно и точно описать завод (который, впрочем, не слишком отличался от аналогичных в «ядерных странах», так что техник мог попросту пересказать соответственно подобранную информацию). Решающую роль в подтверждении того, что Израиль изготавливает ядерные бомбы и боеголовки, играли фотографии. А вот они весьма мало походили на снимки, которые торопливо отщелкал фото граф-любитель в обстановке тщательно охраняемого подземного объекта. На снимках прослеживалась вся технологическая цепочка, состав и особенности основного оборудования, планировка помещений — и практически не было людей (высказывалось даже предположение, что на снимках не объект, а макеты). Складывалось — не только у автора этих строк — впечатление, если отбросить предположение о тщательной и дорогостоящей инсценировке, что съемки проводились подготовленным специалистом в ходе большой (и возможно, не одной) экскурсии по Димоне — из тех, которые там изредка проводились по решению или для высшего руководства.

Теперь — об организации съемок. Можно допустить, что охрана Димоны потеряла бдительность один-два раза (хотя бдительности охраны и ее возможностей вполне хватило, чтобы сбить, например, собственный, израильский боевой самолет, когда он отклонился от курса и плохо сработал автоответчик). Но снимки сделаны не за раз и не за два — это большая систематическая работа. Десяток раз пронести фотоаппарат (обычную любительскую фотокамеру) в «Махон-2», где, кстати, так же как на аналогичных объектах во всем мире, рабочая смена всегда переодевается в спецодежду — это, скажем прямо, очень и очень сложно. Снимать в чьем-то присутствии было, очевидно, практически невозможно (да на снимках и нет людей); значит, можно было щелкать фотокамерой только в особые дни или часы, когда в помещениях он оставался один — а таких дней очень немного и ординарный сменный техник о них заранее отнюдь не извещается. Выходит, у него всегда был аппарат наготове — что весьма и весьма сомнительно. Есть еще очень важный технический момент. Крайне сложно (по крайней мере, без спецподготовки) вывезти непроявленные пленки (не одну) из страны — досмотр в израильских аэропортах очень и очень тщательный и правила строгие; а Мордехай, оказывается, их продержал в таком виде вплоть до приезда Хаунема. Так и хочется спросить — а были эти пленки в его багаже в аэропорту Лод?

Еще некоторые соображения. Те, кто допрашивал Вануну в ходе подготовки к судебному процессу, информацией не поделились. На суде «посторонних» не было, хотя некоторые детали просочились впоследствии в прессу. Наблюдатели могли вынести кое-какое мнение только на основании считанных минут, когда Мордехая доставляли в суд и увозили обратно в тюрьму. Но по всем данным сложилось мнение, что на суде Мордехай не был сломлен и угнетен по-настоящему, хотя, естественно, знал о неизбежной тяжести наказания. После вывоза из Рима в бессознательном состоянии, после почти двух месяцев изоляции, напряженных (хотя без пыток — Вануну был хоть и выкрестом, но евреем) допросов, психологического и морального давления, бравый Мордехай находит возможность очень разборчиво, так, чтобы телекамеры «схватили», написать на ладони короткое, но емкое, точно «просчитанное» послание[43], а потом еще неизвестным до сих пор способом сообщить прессе целый ряд обстоятельств своего пленения. Еще один момент. Контакты с семьей, весьма прохладные в «мирной» жизни Вануну, после ареста Мордехая активизировались, а его брат, с которым они вроде никогда не были особенно близки, вдруг проявил непомерную энергию и заботу и в самом деле немало сделал, не считаясь с затратами и риском, в интересах арестованного…

Следующий момент. Простой — но, кажется, еще не заданный ни разу вопрос: а зачем самому Мордехаю Вануну были нужны все эти обращения к прессе после ареста, зачем ему надо было постараться распространить как можно больше информации? Он ведь уже был в Израиле (где нет смертной казни), он уже пережил следствие и предстал перед закрытым, но официальным судом, весь мир знал о нем — иначе говоря, опасность сгинуть без следа ему уже не угрожала, и он это понимал. А вот как-то повлиять на ход суда и смягчить тяжесть приговора его сообщения и разоблачения уже не могли (хорошо если не наоборот, если не усугубляли). Вануну это было ни к чему и, похоже, он действовал не по своей инициативе.