И не только о нем...

Очень любил театр, бывал на спектаклях бывшей Мариинки, нынешнего Театра оперы и балета имени Кирова, и в бывшей Александринке, и на Фонтанке в Большом драматическом. Предпочитал сидеть в партере, в правительственной ложе бывал, если приводил с собой гостей, — так, я видел его в ложе вместе с Серго Орджоникидзе в Александринском театре на шумевшем тогда спектакле «Ярость» Е. Яновского. Был с Горьким на «Страхе» А. Афиногенова.

…Лежу ворочаюсь, вспоминаю.

Забудешь ли день, когда случилось?

Первого декабря у меня был билет на собрание партийного актива Ленинграда в бывшем Таврическом дворце.

Сердито звеня, подходили и подходили к дворцу переполненные трамваи — все торопились: с докладом выступает Киров, а Киров уважал точность, сам был в этом педантичен до одной минуты и не любил, если входили и усаживались, когда доклад уже начался.

Таврический дворец, тогда он именовался «Дворец Урицкого», был набит до отказа. Как всегда, если ждали речи Кирова. И в этот раз я с трудом отыскал на хорах свободное место.

Пришла минута доклада. Киров не появлялся. Другая минута, третья. Десятая. Пора, пора начинать. Ждали терпеливо, однако несколько недоумевая. Еще прошло время. В зале зашумели. Тотчас же смолкли — вышел человек. Не Киров. И тут же воцарилась тревожная тишина. Каким-то странным голосом вышедший сообщил: собрание актива отменяется.

И ушел, торопясь.

Никто ничего не понимал. Выходили в молчании, растерянные, садились в трамваи, шли пешком.

Мне удалось вскочить, вместе с товарищем по редакции, на подножку уходящего трамвая. Добрались до Фонтанки, где помещалась тогда «Красная вечерняя газета». И там узнали. В Кирова — стреляли.

Мой товарищ, услышав это, стал дрожащей рукой наливать себе воду из графина, графин выскользнул, полетел и разбился вдребезги.

А ведь совсем-совсем недавно, ну буквально на днях, я столкнулся с Кировым невзначай, я пришел по редакционным делам в Смольный, и навстречу шел по коридору Сергей Миронович, приветливо кивнув мне на ходу, бросил: «Виновники Октября!» — и пошел к себе в кабинет.

Пуля Николаева сразила Кирова именно там, в коридоре Смольного…

Мчится в Москву траурный поезд.

Ворочаюсь на своей верхней полке.

И снизу кто-то, тоже бодрствуя, закуривает новую папироску.

Еще, кажется, вчера был Семнадцатый съезд партии. Он длился с 26 по 10 февраля этого года.

Кажется, еще вчера читал в газете его, кировское, выступление.

Навеянное реально осязаемым тогда улучшением народной жизни.

Завершившееся овациями, которые могли сравниться разве что с овациями по адресу Сталина…

Выступал признанный любимец партии.

«Если сказать просто, по-человечески, — так хочется жить и жить».

Кто стрелял? Зачем? По чьему умыслу?

После этой ставшей тогда знаменитой речи, радостной, живой, человеческой, жить оставалось ему недолго…

Как и подавляющему большинству участников этого съезда, названному тогда словами, звучащими сегодня трагедийно, — «Съезд победителей».

Пройдет немного времени, и подавляющее большинство делегатов этого съезда победителей будут объявлены врагами народа, расстреляны, погибнут в тюрьмах и лагерях…

Их реабилитируют посмертно — после Двадцатого съезда.

А иных — и еще позже.

На траурном митинге памяти Кирова на Красной площади был и Борис Ильич, спускался с ленинградцами после митинга в Мавзолей, он мне впоследствии рассказывал об этом, но тогда, в 1934 году, я и не подозревал, что имя этого ученого, иногда мелькавшее на страницах газет, станет мне в будущем настолько близким…

Воробьев и Збарский, живя в разных городах, не расставались друг с другом, делились каждой крупинкой наблюдений.

Они вдвоем взялись за дело, не имеющее аналогов в истории…

Вдвоем делили взятую на свои плечи ответственность.

Ведь вопрос — надолго ли удастся продлить процесс сохранения — ставился перед ними и ими самими неоднократно.

Была ли уверенность у обоих, что — надолго?

Такой уверенности не было ни у того, ни у другого. И не могло быть.

Уверенности не было, но страстное желание не оставляло ни днем, ни ночью. Лаборатория Владимира Петровича и Бориса Ильича ни на минуту не теряла этой надежды.

Неустанная и непрерывная исследовательская деятельность обоих ученых дала пока еще первый результат — им был уже накопленный драгоценный опыт.

«Прошло 3 года… 5 лет… Уверенность в полном успехе росла с каждым годом, с каждым месяцем».

СТРАШНЫЙ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ. В доме на набережной, где поселился с семьей Борис Ильич, жили по преимуществу крупные деятели государства, были среди них и народные комиссары, и их заместители, и военачальники…