И пели птицы...

— Если я и сражаюсь ради кого-то, то, полагаю, ради тех, кто погиб. Не тех, кто живет на родине. За мертвых, за павших здесь. За Уилкинсона, Ривза, его брата, от которого не осталось и следа. Он обратился в пустоту. За Бирна, оставшегося висеть на колючей проволоке. Я сражаюсь за него. — Голос Стивена стал сдавленным, он стиснул кулаки. — И за всех других. Я знал их. За Стада и этого, как же его звали? — светловолосый такой, они всегда были неразлучны. Господи, я даже имени его не помню.

— Ничего, — сказал Уир. — Главное, вы знаете, о ком говорите.

— Да, я знаю, разумеется, знаю. В каком-то смысле тот взвод еще существует. Петросян и… Бреннан, конечно. И новые солдаты. Годдард, Барлоу, Кокер. Их много. И они молодцы. Как звали друга Бреннана? Того, что истек кровью? Дуглас. Все же у вас под землей таких потерь нет.

— Мы тоже теряем людей. Тайсон, убитый под Бомон-Амелем, солдаты, погибшие в туннелях. Но я умирать не собираюсь.

Пока тянулась ночь, в глазах Уира понемногу разгорался синеватый огонь, питавшийся надеждой и алкоголем. Остатки его волос торчали над ушами скудными светлыми прядями. Голос стал от волнения более тонким.

— И не смотрите на меня так скептически. Не говорите, что никогда не верили ни в какую магию, — прибавил он.

Стивен был достаточно пьян, чтобы впасть в исповедальное настроение. Недавняя бойкость покинула его, уступив место искренности.

— Мальчиком верил. Мы часто пробовали вызывать души умерших. А на ярмарках я всегда разыскивал гадальщиков. Мне нравилось думать, что я предназначен для чего-то большого. Хотелось переселиться в выдуманный мир, потому что в реальном жизнь казалась невыносимой.

Землянка вздрогнула от близкого разрыва снаряда.

Уир удивился:

— Даже тогда?

— Грей сказал мне однажды, в госпитале, что это нередко случается с детьми, у которых… как он выразился? «У которых отняли обычную магию детства»… Что-то в этом роде.

— Он-то, черт подери, что может об этом знать?

— То, что слышал от своих австрийских докторов.

Эллис, прислушивавшийся с лежанки к их разговору, спросил:

— Что произошло, когда вас ранили?

— Я начал кое во что верить.

— Во что?

Стивен подпер подбородок ладонями. Говорил он косноязычно, надолго умолкая, пытаясь придать своим мыслям удобопонятную форму. Паузы заполнялись воем снарядов.

— Я услышал голос. Чего-то существовавшего вне меня. Вся моя жизнь была построена на предположении, что вне… плоти никакое существование невозможно, что человек проживает мгновенную жизнь, а потом… ничего, пустота. Я искал в колдовстве… — Он помахал перед собой ладонью. — Крысы. И там тоже было пусто. А тут услышал звук, с которым жизнь покидала меня. Он был такой… ласковый. Я пожалел, что не уделял ей внимания. А следом поверил в мудрость того, что отыскали другие, еще до меня… увидел, что эти простые вещи могут быть истинными… Просто я не желал в них верить, потому что так легче было вести мою собственную битву.

И Стивен с неожиданной живостью закончил:

— Можно верить во что-то и не сбрасывая бремени своего существования.

Уир смотрел на него непонимающе. Эллис покашлял.

— Так во что же вы верите?

— В комнату. В место, в некое место, которое содержит обоснования в самом себе. — Голова Стивена склонилась почти к самому столу, голос звучал еле слышно. — Просто комната. В которой ты это понимаешь.

— Ну, похоже, вам придется проделать долгий путь, прежде чем вы сможете назвать себя настоящим христианином.

Стивен поднял голову от стола. Глаза его медленно наполнились гневом, а затем наружу выплеснулась необузданность деревенского мальчишки. Он встал, подошел, пошатываясь, к Эллису, сцапал его за грудки и бросил на лежанку.

— Постойте, я извиняюсь, я не хотел вас обидеть. — Лицо его напугало Эллиса. — Вы пьяны, отойдите от меня.

Стивен набрал полную грудь воздуха, уронил руки вдоль тела.

— Идите, посмотрите, как там ваши бойцы, — негромко сказал он. — Уже три часа. Поговорите с часовыми. Вы знаете, как им страшно.

Эллис накинул шинель и, пятясь, вышел из землянки. Стивен, проводив его взглядом, повернулся к Уиру.

— Это же правильно, Уир, так? Он и должен был пойти, убедиться, что у солдат все благополучно?

— Кто? Эллис? Вам следовало морду ему набить. Можно я посплю на его лежанке, пока он не вернется? Адамсона ранили, я теперь один.

Джек Файрбрейс и Артур Шоу лежали, свернувшись калачиком, в блиндаже. Всего здесь было десять человек — на пространстве в двадцать пять футов шириной и пять высотой. После того как все они втискивались сюда, пошевелиться ни один уже не мог. Джек понемногу привык спать всю ночь на одном боку — здоровенный Артур Шоу, устроившись рядом, лишал его возможности повернуться на другой. Глубокое, сиплое дыхание Шоу убаюкивало Джека; привычные контуры его тела навевали покой. Спалось с ним так же хорошо, как в Лондоне с Маргарет, а там ему не мешал даже грохот поездов, проходивших за окном их квартиры.

Утром он написал письмо домой: