И пели птицы...

Мой милый Джек!

Как ты? Все наши мысли и молитвы — о тебе. Мы каждый день открываем газеты и первым делом просматриваем списки убитых и раненых. Судя по всему, там, где ты сейчас, ничего нового пока не происходит. У нас гостит твоя мама, она просит передать тебе, что получила твое письмо и собирает для тебя еще одну посылку с мылом, сигаретами и садовым крыжовником. Надеюсь, он не перезреет, пока посылка будет в пути.

Мне очень неприятно сообщать тебе об этом, но наш малыш Джон заболел. Ему было очень плохо, доктор сказал, что это дифтерит. Последнюю неделю он пролежал в тотнемской больнице, теперь ему немного лучше, но температура все еще очень высокая. Сам понимаешь, достать лекарства и найти врачей сейчас нелегко, почти все уходит на фронт, солдатам, и это правильно.

Когда не спит, он в хорошем настроении, мы навещали его в больнице. Он просит передать тебе привет. Мне жаль огорчать тебя такой новостью, но, думаю, все обойдется. Он очень соскучился по тебе и любит тебя, я знаю. Мы молимся за тебя. С любовью, Маргарет.

Вместе с почтой доставили пайки. Жестянки с тушенкой Джек приберег для дневной трапезы, зато хлеб и джем пришлись как нельзя более кстати к чаю — у него еще оставалось с полкружки. Проголодавшийся под землей Джек быстро проглотил то и другое в импровизированной столовой, оборудованной в начале одного из ходов сообщения. Иногда от солдат, доставлявших сюда пайки, можно было услышать недостоверные новости о передвижениях частей и разработанных в тылу планах, но сегодня все молчали. Джек, поев в тишине, вернулся на свою позицию.

Его сын Джон родился восемь лет назад, когда без малого сорокалетняя Маргарет почти рассталась с надеждой завести детей. Он был ясноглазым мальчиком, худощавым и светловолосым, с мечтательным выражением лица, нередко оживлявшимся пронзительным смехом. Физическая хрупкость соединялась в нем с простодушием. Мальчишки с их улицы терпели его и принимали в свои игры, если не хватало других партнеров. Он был вратарем в их обходившихся без судейства футбольных матчах, однако к крикетной бите его подпускали лишь в случае крайней необходимости.

Вглядываясь в старательный почерк жены, Джек пытался представить себе лицо мальчика. Различить его в темноте дождливого вечера, которую рассеивал лишь свет от огарка Тайсона, было трудновато. Джек закрыл глаза, и память нарисовала ему колени сына под поношенными серыми шортами, большие зубы, которые он, смеясь, выставлял напоказ, непричесанные волосы, которые Джек временами ерошил отцовской рукой.

О доме он на фронте почти не вспоминал. В его бумажнике лежала фотография Маргарет, но не Джона. Голова Джека была слишком занята другими вещами, чтобы позволить себе думать о несущественном. Он провел вне дома почти год. Шоу говорил, что при подходящей погоде в Лондоне можно расслышать пушечную пальбу, но Джек не поверил. Ему теперь приходилось бывать в таких местах, в том числе под землей, понятия не имея, где находится ближайшая деревня, что лондонские улицы и дома казались очень далекими — такими далекими, точно он жил в другом мире.

В эту ночь он стоял на посту на стрелковой ступени в конце траншеи, заменяя Тайсона, еще не вернувшегося из-под земли. Вообще-то караульная служба не входила в обязанности минеров, однако их командир договорился с равным ему по званию пехотным офицером: ввиду активности врага, создававшей угрозу жизни тех, кто работал под землей, пехота обеспечивала боевое прикрытие туннелей, а минеры, в свой черед, брали на себя часть нарядов.