И плывут куда-то корабли из Танжера…

В Танжере нас ждет отец. Абдельхамид и отец не виделись двадцать четыре года. Танжер нас снова соединяет, и Танжер нас больше не отпустит. Спасибо тебе, Танжер!

* * *

Дрожащими руками я держу оба паспорта мамы. Чиновник срезает уголки немецкого паспорта, теперь он недействителен. Марокканский паспорт еще действителен. Фотографию отца я вкладываю в паспорт моей дорогой мамы.

Самолет, находясь еще на большой высоте, подлетает к Марокко. Внизу я вижу Гибралтар, вижу Танжер, между ними как будто узкая полоса, не шире пальца. Мы приземляемся, самолет сильно потряхивает, но посадка успешна. Мы прибыли, и с нами – самый печальный на свете груз. Самолет медленно катится по взлетному полю. «Ибн Баттута» – встречают нас огромные буквы. Мы выходим, выносят маму, ветер налетает бешеными порывами, отец, подавленный горем, беспокойно ходит взад-вперед, в ожидании нас и боли неизбежного прощания.

Все хотят нести гроб, первым берется отец, никто не оспаривает у него это право. Уже скоро мы приезжаем домой к отцу и выгружаем гроб. Остаток короткой африканской ночи мама проведет в доме моего отца. В эту ночь сердца наши раскрываются. Мы идем в нашу квартиру, она находится на бульваре в новом городском центре, и, уставшие донельзя, сразу засыпаем. Засыпая, я не пытаюсь вспомнить все события минувшего дня, полного скорби и волнений, у меня лишь одно желание – чтобы ночная прохлада поскорей поглотила мою печаль. Мне страшно думать, что скоро настанет утро. В страхе человек одинок. Все замедляется, я засыпаю и сплю без сновидений.

* * *

Настает первый день, первая ночь трехдневного траура, принятого по традиции.

Теперь мы провожаем маму на последнем этапе ее пути. Мы едем колонной. Почти ровно год назад я уже ехал в колонне, но тогда она двигалась в направлении королевского дворца. Однако путь начинается так же. Сначала мы проезжаем мимо мечети Мухаммеда V, но теперь мы следуем за нашей королевой, нашей мамой, и направляемся на кладбище Аль Муджахидин.

Мы все несем деревянный гроб. Он легкий – тяжесть в моем сердце, и она все больше. Снова я в мечети, совсем неподалеку от площади Пласа де Ибериа, как год тому назад, но теперь мы, как того требует обычай, молимся о нашей маме. До похорон на кладбище остается совсем немного времени.

Поднимаю взгляд в тихом доме молитвы, где сейчас еще более глубокая тишина, чем обычно. Меня восхищают живые краски высоких окон с зелеными, оранжевыми, синими и красными стеклами, но радоваться им я не могу. Все это цвета земной жизни, великолепные, яркие и такие же разнообразные, каким было прошлое и каким будет то время, какое тебе еще осталось провести на земле. Настоящее мне сегодня, после смерти мамы, кажется серым.

Смерть мамы заставила меня осознать начальный период моей жизни и ее середину.

Еще вчера мы молились о маме в Берлине, сегодня в Танжере мы снова возносим молитвы, мы произносим одни и те же слова в двух различных городах, однако цель у наших молитв та же, и время словно стоит на месте. Два разных города благодаря молитве слились воедино. Молитва о нашей маме способна удержать все – города, время, все, но только не слезы. Слезы льются и падают на землю, слезы напоминают нам о том, что мы всего лишь люди и на земле пребываем лишь некоторое время. Если ты можешь о ком-то плакать, это благой дар. Поистине прекраснейший дар, он означает, что ты кого-то любил. «Нас создает и формирует то, что мы любим», – сказал Гёте.

Мы переносим гроб с телом мамы в специально переоборудованную санитарную машину, которая встретила нас в аэропорту. Водитель, мне кажется, зарабатывает больше, когда перевозит мертвецов, чем когда перевозит живых людей.

Отец садится рядом с водителем, плотным, даже дородным, приветливым мужчиной. Мы, остальные, едем следом в машине одного из наших родственников. Колонна выезжает, медленно направляясь на кладбище, и на какое-то время из-за нас замедляется движение на главной улице города. Все как будто стало тише и происходит медленней, чем обычно.

На кладбище мы снова несем маму на руках. И с каждым новым разом, когда я поднимаю гроб на свои плечи, он кажется более легким, несмотря на то, что силы мои заметно убывают.

Мы проходим в ворота, это арка, которая оставляет холодное и бездушное впечатление: здесь нет никакой ограды, на кладбище можно войти где угодно. Бесчисленные надгробия стоят плотно друг к другу, большинство могил явно давно никем не посещается, лишь здесь и там на могилах лежат какие-то цветы, уже засохшие, хотя и не потерявшие цвет. Хочется верить, что у мамы будет особо защищенная могила. Выделенное ей место, номер 991, находится рядом с пальмой, похоже всеми забытой, но упрямо борющейся с солнцем.