И послышался голос

Они прислушались, и их уши уловили постукивание, глухие удары и какие-то царапающие звуки, словно нечто громоздкое и неуклюжее пытается выкарабкаться из ямы и каждый раз обратно падает на дно.

- Какой страшный конец! - воскликнул глубоко потрясенный Кесслер. Какой страшный конец! - В бешенстве он ударом ноги зашвырнул в яму кусок гнилого высохшего дерева. И тут его осенило. - А мы ведь можем отомстить за Эликса; хоть это в нашей власти.

- Уже отомстила, - негромко произнес Малыш Ку. - Вышибать глаза.

- Этого мало. Слепое или зрячее, чудовище живо, сидит в яме и может сожрать Эликса. Мы должны его убить.

- Каким же образом?

- Накидаем в яму побольше сухой травы, потом бросим вязанку хвороста и факел. И поджарим его заживо.

- Есть способ получше. - Молит указал на большой валун, пораскрытый густой растительностью. - Если б нам удалось сдвинуть его и перевалить через край ямы, мы бы эту тварь расплющили.

С бешеной энергией они стали рубить преграждавшие им путь растения, зашли за камень и дружно навалились на него. Камень дрогнул, приподнялся и перевернулся вверх основанием. На обнажившейся земле извивались толстые ярко-желтые личинки. Еще одно усилие, и камень, покатившись, оказался в футе от ямы. Люди прислушались, желая убедиться, что намеченная жертва все еще там. Из глубины по-прежнему доносились скребущие звуки и возня. Камень перевалился через край ямы, увлекая с собой комья сухой земли. Казалось, он летел вниз невероятно долго, но в конце концов они услышали звук его падения, сопровождавшийся трояким хрустом и всплеском, точно камень раздавил нечто мягкое и водянистое, заключенное в твердую оболочку. Потом наступила тишина.

Кесслер торжественно отряхнул руки, как бы говоря: "Вот так!". Он взглянул не компас и скрылся за поворотом тропинки, чтобы позвать остальных.

Теперь их отряд возглавил Кесслер, рядом с которым бежал Фини. За ними следовал Малыш Ку, потом шли Михаличи и Сэмми Файнстоун. В арьергарде шествовал вооруженный мачете Билл Молит.

К вечеру десятого дня упала миссис Михалич. Упала, как подкошенная, не издав ни звука, ни подав никакого знака, только что она ковыляла своей тяжелой неуклюжей походкой, а в следующий миг лежала на тропинке, точно выброшенный кем-то узел тряпья.

Отчаянный крик Григора "Мамушка!" остановил движущуюся цепочку людей.

Они окружили ее, подняли, отнесли на небольшую поляну и стали поспешно рыться в походной аптечке. Глаза ее были закрыты, а широкое лицо крестьянки приобрело багровый оттенок. По внешним признакам невозможно было определить, дышит она или нет.

Кесслер взял ее за запястье, но не смог нащупать пульс. Помрачнев, они обменялись беспомощными взглядами: врача среди них не было.

Кто-то положил ей на лоб мокрую тряпицу. Еще кто-то поднес к ее носу бутылочку с ароматическими солями. Третий похлопал ее по щекам и принялся растирать ее короткопалые, загрубевшие от черной работы руки. Отчаянными усилиями они пытались вернуть ее в этот полный трудностей суматошный мир, который она так внезапно покинула, но все их стираная были тщетны.

Наконец Кесслер снял фуражку и произнес, обращаясь к белому как мел, потерявшему дар речи Григору:

- Сочувствую вам! Глубоко сочувствую!

- Мамушка! - душераздирающим тоном вымолвил Григор. - О, моя бедная замученная... - Дальше он пробормотал что-то на непонятном для остальных и изобиловавшем гортанными звуками языке, упал на колени, обнял жену за плечи и изо всех сил прижал к себе. Рядом на земле лежали ее растоптанные очки, до которых теперь никому не было дела, а Григор все сжимал ее в объятиях, словно никогда не собирался выпустить ее из рук. Никогда.

- Моя маленькая Герда! О, моя...

Пока Григор, сломленный горем, навсегда прощался с половиной своей жизни, своей души, с половиной самого своего существа, остальные отошли на несколько шагов и, держа наготове оружие, повернулись лицом к джунглям. Потом они бережно отвели Григора в сторону, а ее похоронили под тенистым деревом и поставили на могиле крест.

Часа через два, пройдя еще семь миль, они расположились на ночлег. За все это время Григор не проронил ни слова. Он шагал по тропе, как автомат, ничего не слыша, ничего не видя, безразличный к тому, куда он идет и дойдет ли когда-нибудь до цели.

При ярком свете костра Сэмми Файнстоун наклонился к нему и сказал:

- Не надо так убиваться. Ей бы это не понравилось.

Григор ничего не ответил. Он пристально глядел на пламя, но перед глазами его была тьма.

- Она ушла быстро, с незамутненной душой, самым легким путем, утешал его Сэмми. - У нее ведь было больное сердце, верно? - Не получив ответа, он продолжал: - Идя следом за ней, я не раз замечал, как она вдруг начинала задыхаться и прижимала руку к левому боку. Я-то думал, что, может, ее беспокоит невралгия. А оказывается, это было сердце. Почему она нам об этом не сказала?

- Не хотела деладь друдноздь, - безо всякого выражения произнес Григор.

Это он в первый раз заговорил после ее погребения.

И в последний.

Никогда больше он не вымолвил ни слова.