И проиграли бой

«Мы полагаем, настало время действовать. Пришлые сезонные рабочие парализовали важнейшую отрасль экономики в округе. Бездомные бродяги, которых ведут и науськивают платные агитаторы из-за рубежа (это мы с тобой, Джим), сжигают дома, совершают акты вандализма, внедряют нравы красной России в тихой, мирной Америке. Наши граждане уже опасаются ездить по дорогам, боятся, как бы и их дома не запылали от рук смутьянов. И поэтому мы считаем, что нельзя долее сидеть сложа руки.

В нашем округе заботятся о людях, но забастовщики здесь чужие. Они попирают законы, покушаются на жизнь людей и их собственность. Сами как сыр в масле катаются благодаря поддержке тайных доброхотов. Наша газета никогда не уповала и не уповает на жесто кость, но коль скоро закон не в силах обуздать мятежников и убийц, мы призываем граждан самих взяться за дело. Головорезам никакой пощады! Изгнать из наших краев продажных смутьянов! Наша газета призывает граждан разобраться, из каких источников поступают забастовщикам всяческие разносолы. По сообщениям, вчера в лагере забастовщиков были забиты три племенных быка».

Мак швырнул газету на землю.

— А призыв газеты обернется так: сегодня вечером ватага местных обывателей — обычно они в бильярдной просиживают — забросает камнями окна тех, кто хочет перемен к лучшей жизни.

Джим резко сел на матраце.

— Господи, Мак! Неужто вся вина на нас ложится!

— А то как же!

— Я не понял, кого там видели убитым.

— Это работа Сэма. Его схватили. Как убежать-то? У них ружья. А у него только ноги.

Джим снова лег.

— Да, видел я днями, как он ногами орудует. Но все равно страшно слушать! Страшно!

— Еще бы. Редакция лихо закрутила, ишь какие яркие ярлыки, не поскупилась. «Платные агитаторы из-за рубежа». Это я-то! Родился в Миннеаполисе. Дед мой еще при Бычьей тропе[6] сражался. Он на бой как на корриду вы шел — сам рассказывал, — очухался, лишь когда враг огонь открыл. Да и ты, Джим, такой же «иностранец», как наше правительство. А-а, наплюй ты на это. Вечно хай поднимают. Только на этот раз, — он снова вытащил кисет с остатками табака, — похоже, дело к концу идет. Петля затягивается. Напрасно Сэм пожар устроил.

— Ты ж сам ему «добро» дал.

— Знаю. Амбар у Андерсона спалили, я зол как черт был.

— Ну, и что же теперь делать?

— Бороться, только бороться. Сядем на машины, по едем, разгоним новых работничков. Будем драться, сколько хватит сил, а потом, если удастся, смоемся. Страшно, Джим?

— Н-н-нет.

— Затягивается, затягивается петля. Нутром чую, он поднялся с ящика, подошел к матрацу, — сел. — Может, с недосыпу, только пока из города шел, мне мерещилась засада под каждым деревом. Такой вдруг страх напал, про шурши где мышь — я бы бежать ударился.

— Ты просто устал, — успокоил его Джим. — Будь я здоров, глядишь, пригодился бы. А так, лежу чушкой и только всем мешаю.

— Неправда! Стоит мне приуныть, ты всякий раз поддерживаешь, а сегодня мне поддержка ох как нужна. Решимости — кот наплакал. Эх, выпить бы сейчас!

— Поесть тебе надо, тогда и решимость появится!

— Я написал Гарри Нилсону: нужно помочь людьми, продовольствием. Боюсь, запоздало мое письмо, — Мак как-то необычно взглянул на приятеля. — Ночью я Дика видел. Слушай внимательно. Помнишь ту ночь, когда сюда приехали?

— Конечно.

— Помнишь, от моста налево свернули к палаточному лагерю?

— Ну, помню.