…и просто богиня

– Как же мне все это надоело, – сказал Олег тем утром, втискивая себя в костюме в свое пальто.

К нему приехали важные гости. Сегодня он снова должен был их развлекать: забрать из гостиничного лобби, возить куда-то, что-то показывать…

– А ты не думаешь, что это единственное, что ты отлично умеешь делать? – прислонившись к стене, спросила она.

– Какая ты умная.

По его улыбке она не смогла ничего прочесть.

– Я тебе надоела? – Она подошла к нему, обняла и прижалась щекой к его щеке.

– Нет, наоборот, – сказал он, послушно замерев.

– А себе я надоела. Но скоро пройдет. Правда?

Он улыбнулся. Неужели все-таки понял?

– И если я уйду, потому что, ты знаешь, всякое бывает… – начала она с обычной своей формулировки, повторяла которую как молитву, и никто – даже несуществующий бог – не знает по-настоящему почему.

– Если ты уйдешь, то мне тогда точно хватит, – перебил ее Олег обыкновенным своим голосом, и эту обыкновенность Рита постаралась запомнить, потому что уже поняла, что, пересказывая, вспоминая, придумает ему и легкую в голосе дрожь, и увлажнившиеся чуть-чуть глаза, хотя говорил он обыкновенно, просто, без всяких затей. – Если ты уйдешь, то мне тогда точно хватит. Больше никого.

– Почему? – спросила она, удивляясь искренне, честно не понимая, почему он, здоровый, молодой, красивый мужик, готов записать ее последней в ряду жен-любовниц (скорее жен, какая ж она ему любовница?). Молодой ведь, красивый…

– У нас же с тобой все идеально, – сказал Олег, не пытаясь убедить, ничего не утверждая, а фиксируя факт, равный вещественности жизни – вот хотя бы той кружке с кофе, в которую по утрам Рита совала нос, будто бы принюхиваясь.

«Идеально». Олег утверждал то, чего Рита не знала, в чем уверена не была.

Они любили друг друга, сомнений быть не могло: Рита любила его любовью болезненной, обожженной, Олег любил ее уверенной властной любовью – и из комбинации этой получался не только пламень, но и много чада, который он, твердокаменный, привычный замечать только самое нужное, игнорировал, от которого она, ошпаренная драная кошка, часто чихала. Они были вместе, они говорили «мы», но Рита – и не только вслух! – проговаривала: «Может быть, не навсегда». Ни в чем уверена не была Рита, на взгляд ее, не были их отношения идеальны, только стремились в том направлении: страстно и опасливо – с ее стороны, невозмутимо, неспешно, уверенно – с его.

– Я не хочу от тебя уходить, – сказала Рита, – только я ничего уже не могу исключать. Однажды я уже обещала вечную любовь, однажды уже обманула. Я больше не хочу никого обманывать.

– Понимаю, – сказал Олег.

Он улыбнулся, блеснули отбеленные зубы, и Рита выругала себя: она всегда уступает, она позволяет ему это самодовольство, хотя он в той же степени должен сомневаться, что у них надолго, что у них навсегда.

Она опять уступила. Он опять не заметил уступки.

Рита не верила ему, она ему не доверяла – и с этим ничего невозможно сделать.

Идеально, ну как же идеально вела она с ним мысленный спор, оставшись одна, в блеклых цветочках. Чего хочет она, эта глупая дура? Что нужно ей, идиотке? Чего не хватает этой встрепанной Маргарите? Вы знаете? Ну, подойдите же к ней, кто-нибудь! Пожалейте, скажите же ей: дурочка, он любит тебя, у вас идеально, я вижу, я знаю, все именно так, как он сказал, – чтобы наконец свалился с души ее камень, чтобы вздохнула, дохнула – и зажила, и в другое утро, готовя себе кофе, с легким сердцем подтрунивала бы над ним, у которого все «идеально», не боясь ничего, просто зная – так же, как он… Идеально.

Такое счастье. Другого не будет.

Есть ли смерть после жизни?

…а день выдался смешливым, певучим и путаным. Так бывает, когда очень сильно чего-то ждешь и уж не можешь терпеть, подпрыгивая, плюхаясь от избытка ожидания. Можно бы вообразить даже, что в свой самый последний день оказалась я в гуще супа, готового закипеть, пойти веселыми бурунами.

Мама пела.

Она долго лежала, не хотела вставать, а голос у нее ото сна был хрипловатый, гулкий такой:

– Давай пожмем друг другу руки, и в дальний путь на долгие года…

Пришла Лара.

– Верка, ты чокнутая, ты точно чокнутая, – говорила она.

– Тише. Она все слышит. Не надо.

– Ага, пускай опыту набирается… Бледная, как смерть. Ела сегодня?

– Ела. Много. Йогурт ела, хлеб. Все самое полезное.

– Врешь. На…

– Что это?

– Мамаши его телефон. По своим каналам пробила.

– Не буду.

– Будешь. А если не будешь, то останешься последней дурой. На что ты жить собираешься?

– А я не буду… Как ты думаешь, есть ли жизнь после смерти?

– А на Марсе жизнь есть? Дура ты. Хочешь, бульончику сварю? Горячего. Скуснага… – пропела Лара.

Мама не ответила, но я-то знала, что она не против. И Лара знала.

Скоро потянуло ароматами, закружилось, точь-в-точь как в том круговороте, с мыслью о котором я сегодня проснулась.

– Ты счастливая, – сказала Лара, когда уже покушали, – не понимаешь ничего. Будто с открытыми глазами спишь. Алло, инопланетянка. Ты меня слышишь? Прием! – Лара засмеялась.

– У аппарата, – засмеялась и мама.