И сегодня стреляют

Степка приставал дорогой, расспрашивал. Дед отмалчивался, не зная, что и сказать. А потом началась стрельба в той стороне, куда уехали немцы. Долго там трещало да грохало, и деду с внуком пришлось сделать немалый крюк по степи. А еще потом, когда выбрались к своим красноармейцам, копавшим оборону по-над балкой, начался другой допрос: видели ли немцев, да где, да когда? Степка возьми и брякни: «А они нас отпустили». – «Как отпустили?! Почему?» Все бы ничего, да спрашивали их, деда и внука, по отдельности. Степка и похвастал: «А деда сказал, что переправы на Волге знает…»

М-да, тут вот и началось… Все пришлось выложить, вплоть до того, как немецкий начальник забыл застегнуть ширинку.

Молодой розовый командирчик, допрашивавший их, все давил на психику, особенно Степкину: «Ты о пионере Павлике Морозове слыхал? Тот даже про своего отца рассказал. Герой!». Дурак был тот командир. Спросил бы про деда, Степка бы такого напридумывал, только держись, – с дедом они успели в дороге наругаться. А про батьку что Степка знал? Только и вспомнил, как он мамку мучил на сеновале да как она кричала. А потом ревела и почему-то смеялась, и вовсе зацеловала Степку, еле вырвался…

– Тьфу ты, вспоминается несуразное!..

Матвеич разлепил глаза, сами собой закрывавшиеся после бессонных ночей, огляделся. Степки рядом не было, он уже топтался возле пацана с кошкой за пазухой. И мать этого пацана, почерневшая в дороге хохлушка, сидела на своем месте, вытянув ноги, обессиленно раскинув руки по узлам, таким большим, что дивно было, как она тащила их с единственной своей помощницей – девчушкой Степкиного возраста.

Сколько прошло перед глазами таких же вот беженок, примелькалось! А возле этих Матвеич почему-то остановился. Неужто из-за кошки за пазухой у мальца? Боже, до чего бестолков человек со своими вниманиями-интересами!

Кошка дико взмяукнула и полезла мальцу на плечо.

– Не мучай кошку! – сердито крикнула женщина.

– Это не я.

– Все равно…

– Степка! – позвал дед. – Пошли давай!

И ухватил внука за руку, потащил по мокрому тротуару, только что политому хлопотливым дворником. От тротуара шел пар: земля не успела остыть после вчерашнего зноя.

По мостовой шли и шли беженцы, тащили узлы, катили громыхающие тележки, скользили на мокрых камнях, но не останавливались, торопились до жары успеть выйти к Волге, к переправе. В конце улицы, над домами, над темными купами дерев, растекалась заря, и вот-вот готово было выкатиться солнце, снова калить дороги, мучить измаявшихся людей.

В безоблачной вышине углядел дед три крестика – самолеты. И еще два малых, бегущих наперерез. Закрутились друг возле дружки, затанцевали. Долетел с неба тихий стрекот, и самолеты стали уменьшаться, пока совсем не истаяли в непорочной сини.

В тихой благодати запоздало зачастили воздушную тревогу далекие заводские гудки. Но ничего не изменилось в улице, только люди пошли быстрей, то и дело оглядываясь на небо.

А потом, чуть не сбивая беженцев, на бешеной скорости промчалась по улице военная машина, поселив в душе Матвеича новую тревогу: вот уж и военные появились в городе, стало быть, и впрямь война того гляди подкатит.

За углом, в скверике, несмотря на ранний час, парни и девки учились кидать гранаты. Сколь ни видел Матвеич всевобучей за последний год, все больше кидали гранаты. Будто и нечем борониться против ворога, окромя гранат. Парни – те еще ничего кидали, далеконько, а девки – ну прямо смех глядеть. Одна мотнула рукой совсем в сторону, и, не отступи дед с внуком, как раз в них бы и попало. Поднял Матвеич обтертую деревяшку с насаженным на нее куском железной трубы, примерился.

– Дай-кось я попробую.

Командир, этакий шустренький, молоденький, на котором от военного были одни штаны, подхватился:

– Ступай к бабке, дед, не мешай боевой подготовке.

– Ступай к мамке, сосунок! – взъярился Матвеич. – Тебя еще в помине не было, а я уж тут воевал. Вон там красновцев встречали.

– Теперь вам, дедушка, эвакуироваться придется, – смягчился командир.

– Вон как решил! А можа, я не хочу эвакуироваться. Можа, и я буду гранаты кидать.

– Да откуда вы их кидать-то будете?! – Парни и девчонки обступили Матвеича, зубоскалят, весело им.

– А хоть бы со двора. Або из окон. Они у меня маленькие, что твои амбразуры. А ну отринь!..

Он размахнулся и швырнул гранату так, что плечо заныло. Далеконько швырнул. Огляделся орлом и пошагал по улице. Степка бегал кругом, заглядывал в лицо.

– Дедушка, а ты можешь из пушки?

– Из пушки?..

Матвеич остановился и только тут разглядел, что идет он совсем в другую сторону, обратно идет. Вон уж хохлушку с детишками снова видно, сидит не шелохнувшись, раскидав по узлам руки.

И заныло в груди у Матвеича, так ему жалко стало эту женщину с детишками. Вроде бы чего они ему? Вон сколько беженцев, всех не ужалеешь. Да, видно, жалость, как болячка, нарывом копится в человеке, пока не прорвется.