И шарик вернется…

Шуру знобило. Сильно, как при высокой температуре. Ну почему опять так хочется умереть? Просто закрыть глаза и не проснуться. Чтобы никогда больше не увидеть этот мир. Никогда. Никогда. Потому что в нем — только страдание и боль. А теперь еще и безысходность. И жуткий, удушливый стыд.

И зачем она родилась? Для чего?

Таня

Таня поступила в педучилище. В институт можно поступить и после. Учиться не хотелось — отвыкла, но хоть какое-то образование получить надо, а то стыдно перед мамой и бабулей. Мама и так ходит с больными и несчастными глазами, переживает за отчима. Видит его с подружкой во дворе, оба — лыка не вяжут. А стыд какой! На глазах у всего дома. Женька тоже переживает. Таня слышит — мама спит тревожно, что-то бормочет во сне, ест плохо, под глазами синяки. Когда встречает отца во дворе — опрометью убегает, а потом плачет в ванной. А вот бабуля не грустит. Говорит: «Все к лучшему. Избавились от этого алкаша. А мать еще молодая и красавица. Сто раз устроит свою жизнь, с приличным человеком».

Таня пришла к Смолянскому, когда тот был на сутках. Взяла свои тапочки, халат, шампунь и зубную щетку. Села на стул и оглядела квартиру. «Ну вот. Еще одна история в жизни закончилась», — подумала она, надо сказать, без сожаления. Оставила ключи на кухонном столе и захлопнула за собой дверь.

Как говорится, была без радости любовь — разлука будет без печали. А Смолянский умный, все поймет. К чему пустые разговоры и выяснение отношений? Да и каких таких отношений? Обычная история, жизненный эпизод, так сказать.

Таня позвонила девчонкам и предложила поехать на море, хотя бы на две недели. Лялька подумала и согласилась, а Верка сказала твердое «нет», как они ее ни уговаривали. Куда ей ехать, если с Вовкой беда и полная неизвестность? Сказала, что сидит у телефона и даже из дома не выходит.

Решили ехать на Азовское. Там все копейки, и море мелкое и теплое, к тому же там живут Танины родственники — бабулина сестра с семьей. Обещали, что подберут девчонкам хорошую и недорогую квартиру близко от моря. Таня купила билеты на поезд — так дешевле.

Когда сели в вагон, все отпустило — и тревоги, и проблемы, и предстоящие жизненные сложности. Впереди — море. Конечно, все будет хорошо. Да что там хорошо — все будет замечательно! Ведь молодость хороша еще и тем, что доверчива и так много и щедро сулит! Кажется — впереди целая жизнь! О чем грустить?

Верка

Веркина жизнь превратилась в ад. Она почти не выходила из дома, почти ничего не ела — пила только очень сладкий и густой черный кофе, смотрела на телефон как завороженная. Понимала, что начинает сходить с ума. Позвонила Гарри — хотя и была на него очень обижена, но понимала, что он может ей помочь, так что обиды и гордость пришлось засунуть подальше. Он приехал в тот же день. Увидел худющую и бледную до синевы дочь, вздохнул и сказал, что попытается что-нибудь выяснить.

– Любую информацию. Любую! — умоляла Верка, прижав руки к груди.

Отец внимательно посмотрел на нее, погладил по голове, проговорил:

– Жизнь себе ломаешь. Добровольно. И не хочешь внять здравому смыслу. Ну если он сядет? Отсидит. Вернется. Ты подумала, КАКИМ он оттуда вернется? И что ты с ним будешь делать?

Верка, обессиленная, села на стул и закрыла лицо руками. Шептала как заведенная:

– Ты только узнай. Узнай. А дальше — я сама.

– «Сама»… — покачал головой Гарри.

Через три дня он заехал. Сел на кухне и попросил Верку сварить кофе покрепче. Закурил. Долго молчал. Потом начал говорить. Вовку арестовали в Питере, на вокзале, с контрабандным песком — шлиховым золотом и мелкими самородками. Взял все на себя, хотя, понятно, что отправили его курьером. Срок грозит приличный. Статья 162.7 — от трех до десяти. Суд — в течение месяца. Куда отправят — естественно, непонятно.

Верка сидела, как оглушенная. Потом тихо спросила:

– Ты можешь ему помочь?

– Как? — удивился Гарри.

– Как ты всем помогаешь. Как адвокат.

Гарри покачал головой:

– Не мой калибр. Да и из личных соображений ничего делать не буду. Чем на дольше он присядет, тем быстрее ты поймешь всю бесперспективность этой истории. И скорее возьмешься за ум. И — извини за грубость — не просрешь свою жизнь.

– Это твое окончательное решение? — тихо спросила Верка.

– И более того — бесповоротное, — жестко ответил он.

Верка встала и пошла в свою комнату, плотно закрыла дверь и села на диван.

Гарри заглянул к ней:

– Я пошел?

– Иди, — спокойно ответила она.

– Ну вот и славно, — улыбнулся Гарри. — Я всегда верил в трезвость твоего ума и рациональность. Поверь, ты от всего этого быстро отойдешь и заживешь той жизнью, которая тебе предназначена — по рождению и воспитанию. Ты ведь не захочешь пустить все коту под хвост.

– Конечно, папуль! Иди. И за меня не волнуйся. — Веркин голос по-прежнему звучал абсолютно спокойно.

Гарри подошел к дочери и чмокнул ее в макушку.

– Ты меня не разочаровала, — нежно сказал он и погладил ее по волосам.

– Конечно, пап. Разве я бы могла?

– Ну и умница!

Верка послала ему воздушный поцелуй.

Из прихожей Гарри крикнул:

– Спокойной ночи!