И шарик вернется…

– Нравится? — спросила Таня.

Женька пожала плечами. Потом сказала смущенно:

– Ну так, ничего.

Они уже стали засыпать, когда раздались стук в дверь и долгий, непрерывный и настойчивый звонок. Таня вскочила с кровати и подбежала к двери. Посмотрела в глазок. За дверью стоял отчим.

– Откройте! — кричал он и барабанил в дверь.

– Уходи! — крикнула в ответ Таня.

– Ну пожалуйста, открой! — взмолился он.

Из своих комнат вышли мама и бабушка. Все стояли, замерев, и испуганно смотрели друг на друга.

Выскочила Женька и бросилась к двери. Таня перегородила ей дорогу.

– Пусти! — крикнула она.

Таня замотала головой. Женька попыталась отпихнуть Таню от двери, та затолкала ее в комнату. А отчим продолжал колотить и надрывно кричать. Вышел сосед, пригрозил вызвать милицию. Нажал кнопку лифта и втолкнул туда отчима. Женька сидела на полу и рыдала.

– А о маме ты подумала? О бабуле? О том, что будет дальше. Ну если мы его пустим? Во что превратится наша жизнь? И твоя — в том числе? — увещевала ее Таня.

Мама и бабушка стояли под дверью их комнаты, не решаясь войти. Таня подняла Женьку с пола и уложила на кровать, легла рядом, укутала ее одеялом и обняла. Зашептала:

– Так надо, Женечка. Так надо! Ради всех нас. Ради мамы. Ради бабули. Она этого всего кошмара не вынесет. Мы просто не сможем жить. А он — человек конченый. Ему уже не поможешь. Надо думать о себе и о своих близких. А он сам выбрал такую жизнь, понимаешь?

Женька лежала, отвернувшись к стене, и продолжала реветь. Потом повернулась к Тане и спросила, зло сощурив глаза:

– А тебе не жалко его? Ну хотя бы чуточку? Ведь он растил тебя. Поил, кормил. Пусть неродной! Не жалко?

– Жалко, — отозвалась Таня. — И дело не в том, что неродной. Просто бабулю и маму жалко сильней. И тебя, кстати, тоже.

– А про себя не забыла? — крикнула Женька и добавила: — Иди к себе. Надоела.

Таня поправила на ней одеяло и легла к себе. На душе было погано. Так погано, что и представить трудно. Она пошла на кухню. Там в темноте сидела бабушка и курила. Таня села на табуретку и тоже взяла сигарету. Обе молчали.

Отчим умер через три дня. Его сожительница Лариска, поняв это, испугалась и выволокла тело на лестничную клетку, где вечером его и нашли соседи. Милиция звонила в ободранную Ларискину дверь, но Лариска не открывала.

Отчима увезли в судебный морг. Похоронами занимались Таня и мама. Женька не выходила из своей комнаты, ни с кем не разговаривала. Целый день лежала в постели, отвернувшись к стене.

Таня повезла в морг костюм, ботинки и рубашку — его любимую, голубую в тонкую синюю полоску.

Ехала в метро и ревела. И наплевать на окружающих!

Она еще не понимала, что не простит себе того поступка всю оставшуюся жизнь. И не помогут никакие оправдания про маму, бабулю и покой семьи. Потом, с годами, поняла: всегда, когда есть хоть малейшая, мизерная возможность помочь человеку, просто протянуть руку в нужный момент, ко времени, обязательно, непременно надо это сделать, наплевав на собственный комфорт и спокойствие. Но этому жизнь ее научит не сразу. А пока оставалось только реветь и жалеть всех — маму, бабушку, Женьку. И еще — себя. Про отчима — говорить нечего. И тут ничего не работает — ни злость, ни обиды, ни слова, что каждый — хозяин своей судьбы и мы сами выбираем свой жизненный путь и свою судьбу.

Господи, ну почему так всех жалко! И так болит сердце! Странно как-то болит, по-взрослому.

Верка

Верка поселилась у Эммочки, маминой младшей сестры. Покойная бабушка говорила, что Эммочка — «женщина с несложившейся судьбой». А где они, господи, со сложившимися судьбами? Что-то не наблюдаются!