И слух ласкает сабель звон

— Нет, Монголия здесь ни при чем, — усмехнулся пилот. — Впервые, как принято считать, аэростат появился на свет в 1783 году. Существуют, впрочем, не слишком достоверные сведения и о куда более ранних полетах воздушных шаров. Например, о том, который был поднят в Пекине еще в четырнадцатом веке во время церемонии вступления на престол императора Фо Киена. Или о том, что в 1709 году на воздушном шаре летал португальский монах Бартоломео де Кусмао. Но все же официальным днем рождения аэростата считается 5 июня 1783 года. В этот день во французском городке Видалон-лез-Адонне, несколько южнее Лиона, поднялся в воздух монгольфьер — наполненный горячим дымом шар из бумаги и льняного полотна. Он был изготовлен братьями Жозефом и Этьеном Монгольфье — мастерами по производству бумаги, которых на идею создания такого шара натолкнули наблюдения за сжигаемой на костре бумагой и улетающими в небо ее обгоревшими клочками.

— А-а, так вот откуда все пошло…

Русские офицеры за несколько минут из короткой импровизированной лекции узнали о том, что первые аэростаты были беспилотными, но уже в ноябре того же 1783 года на монгольфьере впервые поднялись люди — Пилатр де Розье и маркиз де Арланд. Пилот рассказал и о том, что в следующем десятилетии — во время Великой французской революции — воздушные шары начали свою военную карьеру, активно продолженную и в XIX веке. Во франко-прусской войне 1871 года, например, с их помощью была налажена постоянная связь с окруженным немцами Парижем.

— Однако странно, — пробормотал француз, прервав свой рассказ и вертя головой по сторонам, как будто в этой кромешной тьме и на такой высоте можно было еще что-то увидеть. Время от времени он вынимал из кармана круглый металлический прибор и смотрел на него, определяя высоту.

— Что такое? — спросил Голицын.

— Да вот, извольте видеть, технические проблемы, — развел руками француз. — Несмотря на все мои старания, шар так и не достиг нужной высоты.

Пилот с поразительным спокойствием и с ловкостью обезьяны взобрался вверх по канату, поправив там что-то.

— Может, поломка какая? — влез в разговор Кураев. — Шарик — вещь ненадежная, я всегда об этом говорил. Это вам не лошади.

На эту тему ротмистр мог распространяться бесконечно. Как считали его знакомые, для Кураева лошади были ценнее человека. Впрочем, он и сам соглашался с этим утверждением. Как говаривал он: «От лошадей нельзя ожидать всех тех неприятностей, которые каждую минуту устроит вам человек». Второй его коронной фразой была: «Лошадь свинью не подложит».

— Нет, — отрицательно качнув головой, ответил француз. — Все вроде в порядке. Да и конструкция аппарата весьма проста. Повреждений нет, нагревательная лампа работает на полную мощность, — он кивнул на горелку, отправлявшую все новые потоки нагретого воздуха под огромную оболочку монгольфьера.

— И что из этого следует?

— Налицо перегруз аппарата. Необходимо избавиться от лишнего веса.

Через некоторое время выяснилось, что выбрасывание балласта за борт ситуацию не спасает.

— Давайте посмотрим, чем мы можем пожертвовать.

— От людей мы точно не избавимся, — сострил Кураев, — а вот со снаряжением придется разобраться. Давайте глянем, что тут у нас есть.

Офицер огляделся и присел у ящика с провизией.

— Хоть и люблю я грешным делом закусить, однако ничего не поделаешь, всегда приходится чем-то жертвовать. — Приговаривая, он открыл ящик.

В следующее мгновение все замерли, пораженные. Вместо съестных припасов в плетеном ящике лежал… репортер «Русского слова» Санин. Сейчас он, правда, больше напоминал какого-то индийского йога. Тщедушное телосложение в данном случае пошло ему на пользу, позволив скорчиться в три погибели и поместиться в небольшом пространстве.

— Здравствуйте, — хихикнул работник пера, глядя на удивленных воздухоплавателей из глубин ящика. — Прошу прощения за мое нежданное появление.

Ротмистр мгновенно пришел в гнев.

— Так вот из-за кого мы можем провалить операцию!

— А ну-ка, живо наружу! — приказал поручик.

Несмотря на все усилия, самостоятельно выбраться из ящика писака был не в состоянии. Находившееся так долго в неестественном положении тело затекло и отказывалось подчиняться.

— Не могу, — признался он. — Ничего не получается.

— Сейчас получится, — зловеще пообещал Кураев, наливаясь дурной кровью. — Сейчас у тебя все получится.

— Без посторонней помощи не выбраться, — заключил любитель сенсаций.

— Да я тебя, продажный щелкопер, сейчас германцам сброшу! — заорал ротмистр. Схватив могучими руками журналиста, он вытащил его наружу. Тряся его, как куклу, офицер и вправду был недалеко от исполнения своего обещания. — Что ты здесь делаешь? Отвечай!

— Говори! Быстро! — ледяным тоном, не предвещавшим ничего хорошего, произнес поручик.

Француз во все глаза глядел на появление репортера, объясняющего перегруз. Такого он явно не ожидал.

— Да ну что вы, господа, что за страсти, в самом деле? — стал вырываться писака. — Я, конечно, виноват, что проник на монгольфьер, но…

— Что — но? — кричал во всю глотку Кураев. — Шар еле ползет, подняться не может, а ему хоть бы хны!