И снятся белые снега…

К этому времени солнышко поднимается выше, прибывает первый рабочий поезд из Гомеля, прибывают первые автобусы из Чернигова, и приехавшие издалека покупатели, смешавшись с принаряженными жителями нашего городка, пестрым потоком движутся и движутся по тротуарам в сторону старого, ныне закрытого кладбища, к которому вплотную, ограда к ограде, примыкает большая базарная площадь.

Не стану описывать, что там продается и что покупается. Все продается и все покупается. Белые ряды — молочные, красные ряды — помидорные, черные ряды — смородиновые, зеленые ряды — луковые, огуречные, укропные, салатные… Мясные ларьки… Возы, возы — с утками, курами, свиньями, индюками, поросятами… Машины, машины — с картошкой, капустой, яблоками… Сладкие стеклянные петушки на палочках. Пряники-коники, пряники-куколки… Свистульки, пищики, платья, шали, зимние пальто, тюбетейки, босоножки, сапоги на меху, хомуты, деготь, самодельные аппликации… Черная смородина продается корзинами, яйца — сотнями, цыплята — десятками… Кудахчут куры, гогочут индюки, блеют козлята… И стоит такой мощный гуд, такое слитное, неумолчное разноголосье раскачивается в воздухе, что даже крикливые галки испуганно затихают на кладбищенских деревьях, совсем черных от их несметного числа.

И никто не знает, о чем думают в это время птицы, взирая с высоты на людской водоворот и слыша его звучный гул. Может, им видится что-то страшное в этом скоплении людей? Может, их пугает этот рев голосов? Или они хотят попять, отчего в иные дни эта большая площадь земли, обнесенная высоким забором, абсолютно пустует и им, галкам, можно спокойно разгуливать под столами и на лавках, подбирая зерна, крошки, всякие яркие тряпочки или блестящие стеклышки и монетки, которыми можно украсить гнездо, а в другие дни она вот так неузнаваемо преображается? Или они не думают об этом, а просто дивятся безумной храбрости воробьев, что бесстрашно шныряют под ногами у людей и без устали молотят клювами?.. Никто не знает, о чем думают галки. Но что-то тревожит их, коль они черной тучей облепили деревья и не шевелятся? Видать, не так уж глупы эти птицы, как мы полагаем…

А базар гудит, кипит, бушует. Но спешки, той спешки, что присуща малому базарчику, нет и в помине. День длинный, базар долгий — куда торопиться? Можно походить, на людей посмотреть, себя показать. Можно со знакомыми постоять, их новости узнать, своими поделиться. И каких сценок не увидишь здесь, чего не наслушаешься!

Вот ходит меж рядами Демьян Демьянович Грач, корреспондент областной газеты по нашему району. Все местные его хорошо знают, потому что — как не знать человека, который уже тридцать лет корреспондент по району? И все, что надо и не надо, про него знают. Например, что в молодости, то есть тридцать лет назад, был он тощим, каплоухим и длинноносым, а теперь вот сильно раздался фигурой и лицом, отчего пос и уши стали как бы совсем нормальными. Знают, что жена его давно и тяжело болеет, что замужняя дочка живет в алтайском городе Бийске, оттого он сам ходит на базар, сам стирает, варит да еще и пишет в газету. Женщины его жалеют и, встречая на базаре, стараются помочь ему в покупках.

И сейчас, когда Демьян Демьянович Грач остановился возле дидка, прижимавшего к себе здоровенного индюка, и, взяв у него индюка, стал подкидывать его в руках, определяя, на сколько тот потянет, возле него сразу очутились: с левой стороны — уже знакомая нам Полина Ивановна, а с правой — еще незнакомая Нина Антоновна Вернигора, нарядчица лесного склада, миниатюрная женщина с фигурой подростка и лицом старушки. И обе по очереди тоже стали взвешивать на руках индюка, невысоко подбрасывая и ловя его, разглядывать его спутанные бечевкой лапы, дуть ему под разноцветные перья, и стали наперебой отговаривать Демьяна Демьяновича покупать индюка, утверждая, что тот стар и будет долго вариться.

— Да, древний индючок, — согласился Демьян Демьянович, посапывая носом, который все же и теперь был, хоть и толст, но чрезмерно длинен. И сказал, возвращая дидку индюка: — Да я и не собирался покупать. Я для интереса прикинул.

И пошел себе к ягодным рядам, покинув услужливых женщин.

— Ах, бедненький, ах, бедненький! И сколько ж он будет корзины тягать? — запричитала Полина Ивановна, глядя вслед Демьяну Демьяновичу, удалявшемуся от них с тяжелой корзиной в руке. — И надо ж такое: который год лежит параличом разбитая и никак бог не приберет! И в чем там у нее душа держится? Умирала б уже скорей, чи шо.

— И то верно, — закивала маленькой головкой Нина Антоновна. — Себе и ему руки развязала бы.

— А то нет? Я б ему в два счета таку кралю нашла, шо кровь з молочком. Вон моя племянница з мужиком развелась, а какая ж девка! Хлопчик у нее, правда, есть, сынок, так разве ж это препятствие?

— Я слыхала, он жену крепко любит.

— Кого там любить, кого любить? Тьфу на него с такой любовью! — смачно сплюнула себе под ноги Полина Ивановна. — Вот я тебе один пример расскажу… Уйдем с дороги, а то штовхаются, — потянула она в сторону Нину Антоновну.