«И снова Бард…» К 400-летию со дня смерти Шекспира

Все так, но мы не можем сбросить со счетов игру разных перспектив, как и нельзя, например, пройти мимо такого обстоятельства, как склонность Монтеня самому себе противоречить, в которой он готов весело покаяться и которой не могли не замечать Шекспир и его современники. Друг и соперник Шекспира Бен Джонсон сетует на тех, кто много читает, и записывает подряд все, что ни зацепит взглядом, нимало не заботясь о последовательности. «Вот почему, — продолжает он, — так и получается, что то, что они разоблачают и опровергают в одном труде, они уже превозносили либо еще превознесут в другом». При этом все они демонстрируют не то чтоб увлекательные перемены мысли, но лишь свое преобладающее свойство, а именно — глупость. «Так пишутся эссеи, таковы их авторы, — продолжает Джонсон, выдавая цель, в которую пущена его стрела, — и даже главный среди них — Монтень». От внимания Шекспира, конечно, тоже не ускользнула эта черта в писаниях Монтеня. Бесила ли она его, как Джонсона, — этого мы не знаем, зато отлично знаем, что не однажды он совершал набеги на Мотеневы «Опыты» с целью кое-чем поживиться.

Два примера таких трофеев особенно излюблены исследователями.

В опыте «О родительской любви», жестко осудив престарелых родителей, которые ждут от повзрослевших детей благодарности, меж тем цепляясь жадно за свои богатства, Монтень прямо предоставляет голос обиженным детям.

Великая несправедливость — наблюдать, как дряхлый, безумный, скрюченный и полумертвый отец один сидит у камелька, наслаждается благами, какими могли бы пользоваться в свое удовольствие его дети, спокойно смотрит, как те, не имея средств, теряют лучшие свои дни и годы, и в мыслях не имея им помочь заняться служеньем обществу, ни углубиться в изучение людей.

Эта старческая скаредность приводит детей в отчаяние, «толкая на незаконный путь обретения необходимого». И эта приверженность собственным богатствам, эта строгость, отнюдь не вызывают должного повиновения молодежи, а «будит в детях раздражение и, что хуже того, вызывает насмешку». Да и как иначе? Ведь у детей, спокойно замечает Монтень, «есть юность и сила, а следственно, на них обращены вся благость и благоуханье мира, а потому они с насмешкой принимают тиранство и грубость отцов своих, у которых не осталось живой крови в жилах».

Эти пассажи, очевидно, впечатлили Шекспира, ибо он их использовал, лепя характер бастарда Эдмунда в «Короле Лире»: тот кипит обидой, презрением, насмешкой и полон решимости «искать любых незаконных путей», лишь бы добиться собственной выгоды. Шекспир прямо-таки берет слова из перевода Флорио и непосредственно вставляет в подделку, которую Эдмунд состряпал, чтобы выдать за письмо своего брата Эдгара. «Я надеюсь, — лицемерно объявляет он отцу, якобы выгораживая брата, — что он написал это только в виде опыта, дабы испытать мою добродетель»^[96]. Трудно не заметить в слове «опыт» игривой ссылки на Монтеня, поскольку то, что дальше следует, есть не что иное, как вариация на тему, развиваемую в эссе «О родительской любви».

Это почитание старости отравляет нам лучшие годы нашей жизни и отдает деньги в наши руки слишком поздно, когда по дряхлости мы уже не можем воспользоваться ими в свое удовольствие. Я склоняюсь к мысли, что тиранство стариков — бесполезный предрассудок, властвующий над нами только потому, что мы его терпим^[97].

И легковерный старый Глостер сглатывает наживку и кричит об измене. В начале моего введения я уже ссылался на второй, и даже еще чаще приводимый пример заимствований Шекспира у Монтеня. Уже в 1784 году издатель Эдуард Кейпелл заметил, что в «Бурю» вплелся пассаж Монтеня из опыта «О каннибалах», явно поразивший воображение Шекспира в переводе Флорио. Люди, недавно обнаруженные в Новом Свете, пишет Монтень,

…не имеют торговли, ни чиновников, ни судий, у них нет ни бедности, ни богатства, ни рабов, ни слуг, ни прав, ни договоров, они ничем не занимаются, пребывают в праздности, не возделывают землю, не производят ни вина, ни хлеба, не добывают металла. Самых слов, означающих ложь, обман, предательство, измену, вожделение, клевету, извинение, нет в языке у них.

Этот утопический взгляд на верных природе дикарей Шекспир дарит доброму советнику Гонзало, который рассуждает о том, как мог бы распорядиться новым островом он сам вместе со своими спутниками, потерпевшими кораблекрушение у этих берегов:

Я отменил бы всякую торговлю,

Чиновников, судей я упразднил бы,

Науками никто б не занимался,

Я б уничтожил бедность и богатство,

Здесь не было бы ни рабов, ни слуг,

Ни виноградарей, ни землепашцев,

Ни прав наследственных, ни договоров,

Ни огораживания земель.

Никто бы не трудился: ни мужчины,

Ни женщины. Не ведали бы люди

Металлов, хлеба, масла и вина,

Но были бы чисты. Никто над ними

Не властвовал бы…

Все нужное давала бы природа —

К чему трудиться? Не было бы здесь

Измен, убийств, ножей, мечей и копий

И вообще орудий никаких,

Сама природа щедро бы кормила

Бесхитростный, невинный мой народ

^[98]

.