И снова про войну(Рассказы и повесть)

— Смогу.

— Как настоящую?

— Как настоящую.

— Прямо, в самом деле, как настоящую?

— Как в самом деле.

— Что, настоящую видел?

— Видел.

— А пулемёт?

Девчонки не выдержали.

— Чего ты всё оружие да оружие? А куклу сможешь?

— Смогу.

И вот тут все ахнули!

В пять минут Никита куклу сделал — не то что девчонки, мальчишки даже руками развели: ну и игрушка!

Лицо у куклы — как у человека: нос, уши, волосы опять же. А дальше…

— А почему рот открыт?

— Кричит. Больно.

— А почему рука одна?

— Бомбой оторвало.

— А почему нога одна?

— На мину наступила.

— Да где ты такие игрушки видел?!

— В Ленинграде.

…И это были не игрушки — это были ленинградские дети: без рук, без ног, без глаз — и они плакали, и они кричали.

ДВА ОГУРЦА ЗА ГИТЛЕРА

Рассказ

Минька с Николашкой в войну играли. Точнее, собрались только. Начать — не получалось.

Надо же как? Надо, чтобы наши и фашисты. А выходит? Нашими оба хотят быть, а вот фашистами…

— Не буду я Гитлером! — Минька в конце концов заявил.

— А я чо, рыжий?! — Николашка выдал.

— Ты — цыган! — Минька про друга ляпнул, у того волосы чёрными были, завитками, и лицо — смуглым.

— Тем более! — Николашка рассердился. — Гитлер цыган расстреливает, а ты меня Гитлером хочешь сделать.

— Ничего я не хочу! — Минька глаза округлил. — Просто, если в войну играть, надо чтобы всё по правилам!

— Ага! — Николашка выдохнул. — А Гитлер по правилам на нас напал?

— Так ведь сволочь он!

— Конечно, сволочь!

Ребята, наконец-то согласившись друг с другом хоть в чём-то, на некоторое время замолчали.

Майское солнце, к полудню забравшись в самую синюю высь, слепило вовсю. Мальчишки щурились, но всё одно подставляли свои физиономии светилу, более всего напоминавшему им жареное яйцо.

— Пожрать бы! — вздохнул Минька.

— Ага! — поддержал приятеля Николашка. — Только нечего! — И предложил: — А может, давай, посчитаемся? На кого попадёт, тот и будет Гитлером.

— Ну… — задумался Минька.

— Начинаю! — не дожидаясь ответа, предложил Николашка. И зачастил: — Катилася торба с великого горба. Что в той торбе? Хлеб-поляница. Кому доведётся, тому и водиться! — Он ткнул Миньку в грудь. — Тебе Гитлером быть!

— Ты не так начал! — вскипел Минька. — Нечестно!

— А как честно? — повысил голос и Николашка.

— А так! — Минька сам начал счёт. — Катилася торба…

Счёт закончился на Николашке.

— Ты-ы! — протянул тот. — Ты специально!

— Чего — специально? Ты первый начал!

— Двину! — предупредил Николашка.

— Пододвину! — сурово шмыгнув носом, выдохнул Минька.

— Дам! — сжав пальцы в кулаки, выдохнул и Николашка.

— Поддам! — не сдавался Минька.

В следующий момент в калитке звякнуло кольцо.

— Мамка! — кинулся с крыльца Николашка.

— Председатель в район за ветеринаром послал, Манька слегла! — ошарашила мать. — Заскочила предупредить: ежели задержусь, не пугайся!

— А чо с Манькой? — озадачился Николашка; Манька была самой лучшей коровой в колхозе — молока давала много, исправно поставляла телят, которые удоями чуть только отставали от неё самой.

— В поле легла и не встаёт! Данилко пастушит — испугался, прибежал. Председатель-то там, туда умчал, а мне лошадь велел на конюшне взять и за ветеринаром! — мать быстрёхонько заскочила в сени, переобулась из лаптей в старенькие, оставшиеся от ушедшего на фронт отца, сапоги. — Поести захочешь, в чугунке щи.

— Какие щи? — удивился Николашка. — Трава же!

— Так ведь я туда картофелину изрезала! — тоже удивилась мать. — Целую!

— Так ведь мало! — чуть ли не простонал Николашка.

— Ну… — мать торопилась, но в калитке всё-таки встала. — Возьми огурец в парничке! — Пригрозила пальцем. — Один только! Слышишь? Один! — Потом, когда уже хлопнула дверца, и звук шагов её донёсся с улицы, докрикнула: — И воды наноси! На полив да в избу! К вечеру в огороде разполейся!

— Ладно! — рявкнул, что было сил в шестилетнем теле, Николашка.

— А мне тоже воды надо! — вздохнул Минька. — Мать с вечера ещё наказывала. Я забыл.

— А играть? — как-то робко напомнил Николашка.

— Давай с водой сначала управимся! — перевёл разговор на дело Минька.