И сотворил себе кумира...

Уже в день приезда, когда я в заводской редакции рассказывал, как мы работали, мне стало плохо. Рвота, жестокий понос, жар. То был первый приступ тяжелого колихолицистита, который с тех пор так и не удалось залечить. Но именно эта хворь помогла мне начать учиться. Осенью я поступил в университет и вскоре ушел с завода.

О зиме последних заготовок, о неделях великого голода я помнил всегда. И всегда рассказывал. Но записывать начал много лет спустя.

И когда я писал, то всплывали все новые воспоминания. Внезапно проступали забытые лица, слышались давно умолкшие голоса. Строчки сплетались в диковинный невод и тащили из темных омутов памяти обломки затонувшей жизни. Одни люди сами вызывали других. Оживали умершие боли и радости. И проклевывались вовсе новые мысли.

А когда я переписывал черновики и когда читал друзьям, возникали вопросы. Давние — казалось, уже навсегда припечатанные ответами, — поднимались со дна, как рогатые мины старой войны, ржавые, но еще опасные. И совсем новые выныривали неожиданно. Вопросы к истории, к современности, к самому себе.

Как все это могло произойти?

Кто повинен в голоде, погубившем миллионы жизней?

Как я мог в этом участвовать?

В книгах А. Платонова, А. Яшина, В. Белова, С. Залыгина, Б. Можаева, Ф. Абрамова изображены те люди и те силы, которые разоряли, разлагали и губили крестьянство.

В повести В. Гроссмана «Все течет…», в «Архипелаге ГУЛаг» А. Солженицына (глава «Мужицкая чума») запечатлены многие горестные гневные свидетельства и отголоски тех гибельных событий. За рубежом есть об этом научно-статистические, социологические, исторические работы.

У нас в стране их не знают. Сама тема все еще запретна. Голод 1933 года продолжают скрывать и десятилетия спустя, как государственную тайну.

Но прав Гете:

И если истина вредна,Она полезнее обмана.

И если ранит нас она,Друзья, целебна эта рана.[40]

Записав то, что помнил давно и что вспомнилось недавно, я решил проверить, дополнить память.

В читальном зале Ленинской библиотеки тишина лечебницы и деловитое, неравномерно непрерывное движение вокзала или фабрики.

День за днем я листал пожелтевшие, потускневшие страницы. Постановления, доклады, репортажи. Заметки селькоров. Речи партийных сановников. Статьи знакомых и незнакомых авторов. Такие же, как и я тогда писал или мог писать.

Голоса тех дней бередили память. Сквозь пыльные завесы казенной словесности пробивались, просвечивали недосказанные, невысказанные, а то и вовсе несказуемые клочья…

Нас воспитывали фанатическими адептами нового вероучения, единственной правильной религии — научного социализма. Партия стала нашей воинствующей церковью, несущей всему человечеству вечное спасение, вечный мир и блаженство земного рая. Она победно одолевала все другие церкви, расколы и ереси. Сочинения Маркса, Энгельса и Ленина почитались, как священные писания, а Сталин, как непогрешимый первосвященник.

Заводы, шахты, домны, паровозы, трактора, станки, турбины превратились в предметы культа, сакральные, исполненные благодати («Техника решает все!»). Им поклонялись в стихах, в прозе, в живописи, в кино, в музыке…

518 и 1040!!! (518 новых промышленных строек и 1040 новых МТС) — эти цифры не сходили с газетных страниц, топорщились на миллионах плакатов, сияли и сверкали на стенах, на крышах, их пели и декламировали. Мы знали их наизусть — вот и сегодня помню, и они значили для нас уж никак не меньше, чем для наших внуков значат имена прославленных «звезд» кино, джаза, футбола, хоккея…

Ежедневно газеты печатали сводки выпуска тракторов, автомашин, молотилок. Бесстрастные величины статистики — цифры планов, отчетов, сводок обретали для нас некую пифагорейски-каббалистическую, завораживающую силу. Когда Сталинградский тракторный стал производить по 120 тракторов в день, я испытал настоящую личную радость.

О борьбе за хлеб тоже вещали цифры, таблицы, сводки.

В 1926–27 г.г. на Украине было заготовлено 197 миллионов пудов.

В 1927–28 г.г. — значительно больше: 261 миллион.

Однако этого было уже недостаточно. Троцкисты и другие левые оппозиционеры призывали повышать налоги, нажимать на кулака. Правые настаивали на более целесообразной политике товарооборота: производить больше сельскохозяйственных орудий, тканей, обуви, предметов потребления, чтобы крестьяне сами хотели продавать больше хлеба.

В 1929 году заготовили 300 миллионов пудов.

В 1930 — уже 464 миллиона!

Эта цифра знаменовала победу коллективизации.

Все оказывалось так ясно и просто! В 1929 году на Украине было 3 266 000 единоличных крестьянских хозяйств — океан мелкой собственности! — 200 000 «кулацких» хозяйств были к концу 1930 года «ликвидированы». А значительное большинство середняков и бедняков (73,2 % всей посевной площади) объединены в 24 191 колхоз.

Согласно этой общедоступной арифметике наша деревня становилась социалистической. «Борьба за хлеб увенчалась победой».