И создал из ребра я новый мир

— Если бы я позволял психам губить людей прямо на улицах, мне пришлось бы искать другую работу после выборов. Люди не особо жалуют шерифов, которые умудряются проспать этакую канитель.

— Не понимаю, — сказал Чарльз, глядя на Марджи, сидевшую рядом. — Как же так? Разве вы, юная леди, и миссис Кевинью не смотрели ту же самую картину?

— Никакой «той же самой» не было, — возразила Теодора. — Насколько я могу судить, то, что я смотрела, было целиком посвящено моему прошлому. Моей личной истории.

— Моя была о моем отце, — сказала Марджи.

— Черт возьми, — проворчал Рич. — Я страсть как хочу знать, что здесь происходит.

— Надеюсь, именно это мы выясним в доме Шеннонов, — сказала Теодора.

Марджи опустила голову и вся сжалась. Она любила отца так, как положено дочери, несмотря на все претензии, на которые намекал ночной показ, и переживала из-за отчуждения между ними, начавшегося с момента ее вступления в отрочество и с тех пор лишь нараставшего. Она была вынуждена признать, что почти не знает этого человека и что всякое, получается, возможно. Возможно и то, что фильм (сон? психический внушенный образ?) лгал ей. Она не могла себе представить, откуда показанное в нем взялось — то ли из ее собственного сознания, то ли из недр сознания кого-то, воздействовавшего на нее со стороны — гипнотизера, мастера месмеризма. Кто бы ни принес все эти страдания в ее дом, Марджи должна была знать правду.

Утрамбованная щебенка под колесами закончилась, и полицейская машина рванула по ухабистой грунтовой дороге, бесконечно уходящей от центра города. Теодоре пришло в голову, что она не имеет ни малейшего представления о том, как далеко дорога тянется. Возможно, до самого океана — в такое она легко поверила бы. С другой стороны, Теодора никогда по-настоящему не видела океан, разве что в фильмах, но фильмы — не реальность. Может, дорога просто резко обрывалась где-то далече, останавливалась и уходила в небытие, чистое темное и пустое пространство — край света в прямом смысле.

Теодора подумала, что так было бы даже лучше.

— А какова твоя доля в этом деле, Чарльз? — спросил шериф, прерывая ход ее мыслей.

— Я просто хочу убедиться, что с моим другом все в порядке. Он у меня, сдается, единственный, так что это для меня важно.

— Ты говоришь о преподобном?

— Нет, сэр, я говорю о Джоджо Уокере.

Эрни Рич издал долгий низкий стон.

— Я должен был догадаться, что он замешан в этом дерьме, — сказал он.

Джим Шеннон встал и подошел к окну, чтобы закрыть его. Он потер ладони друг о друга и вздрогнул.

— Холодно в июле, — сказал он. — Это что-то новенькое.

— Так кто такой этот Зазывала? — резко спросил Джоджо.

— Я ведь уже сказал: не знаю наверняка. По мне, лишь человек, но имеющий доступ к необычайной силе.

— Киномеханик из «Дворца», молодой парнишка, сказал, что фильм ночного сеанса — всего лишь старая банальная немая киношка про фокусника.

— Погодите, — произнес Шеннон, качая головой. — Что за ночной сеанс?

— После той гигиенической картины, что привез Дэвис, крутят еще одну — ночной закрытый показ. Сложно понять, по какому принципу они на него приглашают. Билеты раздает их липовая медсестра, горячая штучка.

— И вы видели этот фильм?

— Да вот не довелось. Дэвис вызвал меня к себе в кабинет — в кабинет Раса Кевинью, вернее, еще до начала показа. Но механик сказал, что там ерундяк: просто некий ловкач в потрепанном смокинге демонстрирует второсортные фокусы.

— Вы с ним разговаривали! — воскликнул Шеннон, взволнованно наклонившись через стол к Джоджо.

— Ну да. Самый обычный мужик. Рябой разве что, и стрижка старомодная.

— Я его видел. Сегодня вечером сам ходил в кинотеатр.

— На этот фильм?

Шеннон рассмеялся:

— Нет, на пикет. Все прошло не так уж гладко — в окне появился Дэвис, и он… я не знаю, господи, как объяснить, что он сделал.

— Кажется, я знаю, — сказал Джоджо, почесывая лохматую щеку. — Он забрался к вам в голову и напрудил туда всяких личных кошмаров.

— Э… да. Именно это и произошло. А как вы…

— Уверены, преподобный, что здесь нет никакой выпивки?

— Нет… Есть вино для причастия, но…

— А давайте-ка его сюда. Хочу вам одну историю рассказать. Как расскажу, мы с вами пойдем расхлебывать эту кашу.

Преподобный поспешил к буфету, пошарил среди звенящих жестянок и звенящих не в меньшей степени стаканов, пока не нашел бутылку, наполовину заполненную кроваво-красной жидкостью. Наполнил две рюмки и понес к столу, сам по дороге отхлебнув из той, что была в левой руке, два больших глотка.