И стал тот камень Христом

Мое рассеченное горло снова сможет заговорить, чтобы вынести твои преступления на суд Божий. Мои вновь ожившие руки взмахнут бичом, чтобы заставить тебя пасть к ногам ангелов, карающих без пощады; мои расправленные плечи столкнут тебя в геенну огненную. И когда твоя гордыня развеется прахом, когда твое имя станет всего лишь символом беззакония, Иоанн Креститель будет славиться в грядущем старцами и детьми, которые под звуки лютни в песнопениях своих, сложенных моим отцом Захарией, станут называть меня пророком Всевышнего, ибо шел я впереди Господа, чтобы расчищать его стези.

Таково прорицание Господа Бога.

Дьявол

Расставшись с Иоанном Крестителем, Иисус не разрешает своим трем спутникам идти за ним в пустыню. Он просит их направиться в Галилею, где в синагоге Капернаума они снова встретятся перед севом хлебов. Фома-рыбак знает те места как свои пять пальцев, рыбаки Андрей и Иоанн тоже избороздили на лодках все озеро. Иисус признается, что после крещения Святой Дух зовет его одного предаться размышлениям в горниле пустыни, прежде чем посвятить себя выполнению предначертаний Отца небесного.

Он сворачивает с дороги, ведущей в Иерусалим, на каменистую тропу, которая тянется наверх к темной и оголенной громаде гор. Чтобы дойти до самой вершины, надо пробираться сквозь заросли крапивы, стегающей одежды и обжигающей тело; надо осторожно ступать по камням, срывающимся вниз из-под ног, и прокладывать дорогу в частом кустарнике. Клубком свернувшиеся змеи таятся среди колючек, следя за пришельцем, нарушившим их покой; огромные пауки качаются на ветках кустов, полчища скорпионов расползаются по земле живыми черными пятнами; ненасытные стервятники кружат низко, высматривая, не подаст ли кто признака жизни под засохшей травой.

Иисус добрался до вершины горы и стал обозревать окрестности. В северной стороне лесные дебри Самарии не позволяют видеть голубизну Генисаретского озера, но и не заслоняют белую голову горы Ермонской, которая господствует над всей далью. На юг медленно движется тонкая лента Иордана. В западной стороне раскинулся Иерусалим, и отсюда можно видеть его стены, или они ему только видятся.

Карканье хищных птиц, вой гиен и шакалов, скорбные всхлипывания ветра — здесь единственные голоса Вселенной.

Иисус постится сорок дней и сорок ночей, не освежаясь ягодами можжевельника, не призывая ангелов-хранителей, как это делал Илия, а стойко претерпевает все лишения. Только иногда решается испить гнилой водицы, которую после редких дождей оставляет жара в расщелинах скал. Двадцать первых дней проходят час за часом в молитвах и размышлениях. Иисус пытается понять еще не познанную суть самого себя, Иисус повторяет псалмы, которым учил его отец Иосиф: «Господи, сердце мое — ладан образу Твоему, руки мои, воздетые к небу — как подношение вечернее», «Спаси и помилуй нас, Господи, ибо исчезает верность, пропадает честность»;

Иисус думает, вспоминая книгу Исаии, на страницах которой брильянтом сверкает мессианское пророчество: «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; И почиет на Нем Дух Господень...» «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их». «...Земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море».

Последние двадцать дней — самые долгие и тяжелые, его силы истощаются, как вода в летнюю засуху, голодание грозит изнурить вконец, сон и бодрствование начинают сливаться воедино, стирается грань между явью и дремой, шумом льющихся слез отдается в мозгу плач Иеремии: «Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не подает им».