«И в остроге молись Богу…» Классическая и современная проза о тюрьме и вере

Кстати, в термин «быть как все» здесь очень особенный смысл вложен. Немалая часть тех, кто меня нынче окружает, кто-то с деланым пафосом, а кто-то совершенно искренне говорят: я здесь дома, мне здесь комфортно. За таким признанием не только лихая арестантская бравада, но и социальные, и бытовые обоснования. Сколько их, тех, кто на воле, как здесь говорят, слаще морковки ничего не ел, кто, кроме своего села, в лучшем случае поселка, ничего не видел? Был у меня сосед по проходняку, в одно время даже семейничали – Леша Холодок. За чифиром он такие откровения ронял – на всю жизнь запомнил. Как он больше тридцати лет прожил и ничего, кроме своего поселка занюханного и такого же занюханного райцентра, не видел, никуда не выбирался, как он круглый год никакой обуви, кроме резиновых сапог, не носил, как в его доме неделями только черный хлеб на столе… Только в зоне кофе, пусть растворимого, попробовал, сигареты фильтровые, с общака, понятно, курить стал, телевизор плазменный в кэвээрке увидел… А ведь способный, по большому счету даже талантливый… Помню, как ему в руки учебник по немецкому для шестого класса попал, так он его за полгода весь переварил и меня потом без конца теребил: новых слов и оборотов требовал, по грамматике вопросы задавал… Выпало бы ему в другой обстановке родиться, неизвестно, кто бы из него вырос… А Федя Цыган? Так тот в свои сорок лет умудрялся неграмотным оставаться. Вот так: с мобилкой на «ты», а заявление на свиданку всякий раз кого-то из соседей просил написать. Как буквы называются, не знал…

Еще и похлеще встречаются экземпляры в арестантской братии. Мне что, с учетом их потенциала под средний уровень подстраиваться? Может быть, с учетом этого среднего уровня и внешний облик поменять? А этот облик на зоне строгого режима очень специфический. Будто существует на подступах к лагерю специальный, особый фейс-контроль и из всех, сюда направляемых, отбирают самых скуластых, самых ушастых. И чтобы обязательно лоб был скошен, как лопатой срезан, и чтобы непременно над бровями наросты выпуклые нависали, и чтобы вместо зубов или железяки белые, или корешки черные гнилые, и много чего еще, что за характерные черты внешности арестанта принято считать. Впрочем, разве это сейчас главное?

Снова пытаюсь всмотреться в клубящийся комок тьмы между стеной и шконарными прутьями. Чуть подстегнуть фантазию, можно увидеть там и жабий зияющий безгубый рот (таким ртом на моем суде моя судья мой приговор произносила), и громадное студенистое брюхо (главная примета моего бывшего шефа, столько сделавшего, чтобы меня посадить), и крошечную голову без шеи и плеч (чем отмечен хозяин лагеря, где я нынче обитаю). Монстр – не монстр. Упырь – не упырь. Но – точно урод, собранный, будто из деталей конструктора, из частей, принадлежащих облику моих врагов и недоброжелателей. Полагалось бы бояться эту скомбинированную уродину. Только нет страха. Скорее гадливая брезгливость, будто видишь перед собою размазанные по асфальту кишки сбитой машиной кошки.

Понятно, все эти сравнения и параллели мимо Черного не пройдут. Почему-то он на все это совсем не реагирует.

Вот как, оказывается, бывает: можно прожить большую, даже содержательную, вполне разумную жизнь и при этом ни разу толком не задуматься, не уяснить себе, что такое добро и зло, что такое белое и черное. Вроде бы и так понятно, вроде бы и так ясно, вроде бы все это – азбучные истины. Что-то от родителей усвоил, до чего-то сам дошел, что-то внутреннее чутье подсказало. Красивые слова употреблять – выходило, что старался по совести жить… Вроде как это в целом получалось. Сюда, правда, в итоге загремел, но на то свои особенные причины были, и моей собственной вины в этом нет. Да таких невиновных, сюда загремевших, здесь – добрая четверть… Это даже какой-то статистикой научной подтверждается… Вот только с какой стати все это буду обсуждать с незваным своим гостем? Черный – он и есть Черный! Добра от него не жди! У него свои заботы (это еще, если он все-таки не снится мне, не мерещится). У меня – свои. Обходился я без его общества весь прожитый период биографии, обойдусь и далее… Верно, велики у Черного возможности, только не верю, что он помочь мне в моей ситуации сможет…

Да и нужна ли мне такая помощь? Точно, обойдусь я без таких помощников…

Кажется, прежнее ощущение себя самого и собственного тела возвращается. Я уже могу пошевелить пальцами, сжать эти пальцы в кулак, могу поднять и опустить руку. Почти машинально эта рука опускается, сначала касается пола, потом нащупывает стоящие рядом ботинки. Те самые арестантские коцы[17]. Верно, гулаговского еще образца. Те самые, в которых зимой ноги стынут могильным холодом, а летом преют заживо. Впрочем, сейчас не до особенностей экипировки современного российского арестанта. Куда актуальней, что ботинки эти весом своим гантели напоминают. Угодишь в таких башмаках в реку – ни за что не выплыть, утянут на дно. Вот оно – то «тяжелое», о чем совсем недавно вспоминал, чего тогда так не хватало.