И в сотый раз я поднимусь

Грамотно так сказала. С небольшим британским акцентом. Интонация надменная. Имидж соответствует выговору. Кожаные мокасинки, юбочка суконная просторная, свитерок кашемировый, все натуральное, неброское. Вересковые поля. Характер в стиле гимна «Правь, Британия, морями». Настойчивая, убежденная. Принципы сформированы раз и навсегда девять столетий назад.

– Мы каждый год собирали деньги на ремонт подъезда. А не должны. ЖЭК должен. Мы – нет, – пыталась втолковать Саша свою гражданскую позицию. Говорила она, как ей казалось, очень внятно и лаконично. Но Элизабет все равно не поняла и переспросила, слегка приподняв по-птичьи голову:

– Джек? Почему Джек должен?

– Ладно, пусть не ЖЭК – РЭУ, ДЭЗ, как там теперь называется. – Саша спешила, гостей ждала, и разговор какой-то абсурдный… Почему-то это воплощение миссис Марпл в молодости должно лезть в их дела с домоуправлением, откуда она взялась вообще?

– Ми хотим делать хемонт. Ви будете платить? – не сдавалась Элизабет.

– Вы сколько в этом доме живете? И вообще – в Москве? – задала Саша резонный вопрос. Английское упрямство обязательно раскрошится твердыней загадочной русской воли. Это лишь вопрос времени.

– Ми хотим делать хемонт, – повторила Элизабет.

Все-таки не очень большой у нее словарный запас, поняла Саша. Твердит одно и то же. Было неприятно, что в их дела, можно сказать, в их изнурительную борьбу с домоуправленческими гадами лезет иностранка. Не понимает, а лезет. И уверена так в себе. Вот, мол, русские дикари, учитесь жить, я наведу у вас порядок. Сделаю вам «хемонт». Увидите, как подобает жить в цивилизованном обществе. Саша тут же устыдилась своей досады, поэтому сказала, что заплатит. Но только тогда, когда заплатят все остальные. Только после всех. Она-то знала, что этого не будет никогда. Она это сказала так, как если бы своему соплеменнику пообещала бы деньги «когда рак свистнет».

Элизабет достала аккуратную тетрадочку с маленькой ручкой и записала напротив номера Сашиной квартиры: «She will pay».

От этих английских слов Саша внутри прямо зашлась. Обступили! Повсюду – или эта англо-американская гнусавость, или тындыр-мындыр братьев наших молочных, вскормленных советской властью и брошенных на произвол судьбы во время гонок на выживание. Обложили со всех сторон и учат, учат, недовольны всегда нами. А мы терпим. Все сносим. И с востока и с запада.

– Вы не так написали, как я сказала. Вы написали «она будет платить». И все. А я поставила условие, – очень жестко отчеканила Саша.

Элизабет чуть-чуть, едва заметно дрогнула. Не ожидала от дикой русской, что та поймет.

– Я буду помнить, – пообещала она, закрыла свою книжечку и быстро-быстро пошла по ступенькам наверх.

Не бежать же за ней!

А надо было бежать. И заставлять писать так, как сказала она, Саша. И не было бы теперь этой гнуснятины, этих новых выяснений отношений.

В итоге Элизабет со своим русским мужем-режиссером, ненавидящим все русское так, как способны ненавидеть только эмигранты-семидесятники, то есть мелочно и (по большому счету) беспричинно, сделали по-быстрому ремонт на первом этаже за свой счет. Стены выкрасили в розовый цвет (в сталинском доме эпохи «дворцового социализма»!), повесили новые почтовые ящики и зеркало. Цвет был неприличным, как старушечье исподнее. И Саше он бил в глаза немым укором, что, мол, с ее безмолвного попустительства еще и это унижение со стороны чужаков. Платить, конечно, отказались почти все. Так и сказали: «Нет». Без рассуждений про ЖЭК и РЭУ. И честная Элизабет в своей книжечке напротив таких квартир поставила минус. Сумму же, затраченную на ремонт, она безмятежно разделила поровну на тех, кто сказал, что заплатит. В том числе и на Сашу. И доля оказалась возмутительной. К тому же Саша заявляла совсем обратное! Разговор был. И Элизабет сказала, что будет помнить. А теперь требовала деньги. Показывала запись в книжечке. И отмечала, что все, у кого такая запись, как у Саши, свою долю внесли. Проверить это было невозможно. Саше делалось стыдно и противно. Она говорила тогда о розовом цвете, что подъезд испохабили, сделали из приличного подъезда вход в бордель, что надо чувствовать эпоху, дух дома, а не распоряжаться по-своему в дорогом для других месте. Элизабет спокойно слушала и просила отдать деньги. Хорошо еще, что Саша бывала в Москве наездами, иначе вообще с ума можно было бы сойти и от обилия розового, и от несправедливости, и от акцента Элизабет, становящегося, впрочем, раз от разу все менее заметным. Или уже ухо приспособилось?

Элизабет уже закончила что-то выяснять на нижнем этаже. Сейчас пойдет наверх легкой своей девичьей походкой. Ричмонд-парк нашла себе здесь! Саша быстренько вызвала лифт и глянула в лестничный пролет: так и есть – близится. Запустить бы в нее голубем бумажным с надписью многозначительной. Типа – янки, гоу хоум! Она не янки, но ведь прародительница их!