И в сотый раз я поднимусь

Семья ее папы до войны жила под Смоленском. Немцы дошли до них в два счета. Городское руководство эвакуацию организовать не успело. Сами смылись по-быстрому, а жителям предоставили самостоятельно решать, как спасаться. Старший сын Иосифа и Берты (будущих деда и бабушки Саши) уже был в армии. Младший, шестнадцатилетний, еще оставался с ними. Иосиф был намного старше своей Басечки, у него имелся военный опыт. В 1914 году он служил в военном оркестре, играл на кларнете и попал в немецкий плен. Воспоминания о жизни в плену он сохранил в памяти как лучшие годы своей жизни. Их поселили на хуторе, дед ухаживал за лошадьми. Каждое утро работники вместе с хозяевами пили кофе со свежевыпеченными булочками. Дед, воспитанный в большом страхе перед Богом, имел возможность совершать свои молитвы столько, сколько положено. Днем каждый перекусывал поблизости от того места, где работал, а вечерами снова собирались вместе за красиво накрытым столом, беседовали дружески. Дед хорошо говорил по-немецки. Вот он и предложил:

– Зачем нам бежать? Будем жить, как жили. Немцы такие культурные люди. Худа не будет.

Но Басечка, худенькая и болезненная, всегда полагавшаяся на мужа, почему-то твердо решила:

– Немедленно уходим. Бросаем все и уходим.

Так они и сделали. Бежали, взяв только самое необходимое. Их подобрал какой-то грузовик, после долгих мытарств оказались они в тылу, откуда через год с небольшим Сашин папа ушел на фронт.

Все их еврейские родственники и соседи, оставшиеся «жить, как жили», были расстреляны немцами в первые дни оккупации.

Старшему папиному брату было суждено погибнуть под Сталинградом.

Если бы бабушка не решила бежать, погибли бы и все они, вместе с папой. Исчез бы с лица земли их род.

Отец довоевал, получил несколько серьезных ранений, но дошел до Праги. Это для тех, кто был на фронте, значило многое: на Прагу наших ребят направили уже после объявления конца войны. Эсэсовцы, не желавшие сдаваться, затеяли в Праге боевые действия. Чехи умоляли о подкреплении, кричали по радио: «Русские братья, на помощь! Русские братья, на помощь!» Русские братья, как обычно, на помощь пришли. Много их полегло, уже переживших радость победы и надежду на возвращение…

На Родину отец вернулся через четыре года после Победы. Он много видел, но рассказывать о войне не любил: «Ничего интересного», – вот и все разговоры.

Вообще Саша заметила закономерность: тех, кто прошел через серьезные испытания, войной ли, тюрьмой ли, как ни проси, трудно было заставить вспоминать «о доблестях, о подвигах, о славе». Воспоминаниям предавались обычно те, кто наблюдал за трагическими событиями с безопасного расстояния. Хотя известны и исключения.

Дед Саши по материнской линии тоже мог погибнуть, не дождавшись продолжения своего рода. Во времена коллективизации его старший брат боролся за создание колхозов. Деду Ване тогда было лет пятнадцать. Жарким весенним днем работали они со старшим братом в поле, уморились. Отвели лошадь в тенек, Иван лег под телегу, задремал. Проснулся от криков: мужики пришли выяснять отношения с братом, потом раздались выстрелы. Брата убили. Лошадь заржала в испуге. Подросток вцепился в щелястое дно телеги, лошадь понеслась, не разбирая дороги. Так дед остался в живых, женился, родилось девять детей. Старшая его дочь стала потом Сашиной мамой.

Со стороны мужа наблюдалась такая же цепочка случайностей.

Его дед семилетним ребенком мог погибнуть в знаменитое Кровавое воскресенье 9 января 1905 года, с которого началась первая русская революция. Его нес на плечах отец, рабочий Путиловского завода, когда началась стрельба. Люди замертво падали. Отец схватил мальчишку и кинул его через кованую решетчатую изгородь, приказав лежать и не двигаться.

– Я за тобой вернусь, – пообещал старший.

Ребенок скрючился и затаился в сырой январской петербургской стуже. Отец пришел за ним, когда стемнело.

Мальчик вырос, стал видным военачальником.

Видя, с каким вниманием слушает его Саша, дед Антона рассказывал ей удивительные детали собственной жизни. Некоторые пугали и настораживали Сашу: слишком жестокую правду приходилось слышать. Она записывала на будущее все-все.

Мы все здесь не случайно, убеждалась Саша. И если нам позволено родиться и жить, то что мы должны? Этот вопрос возвращал и возвращал к себе. Ответа на него пока не было. Был и еще вопрос: по чьей воле одни живут, другие умирают? И этот вопрос был лишь предчувствием чего-то главного.