И возмездие со мною (Человек боя)

— Тогда бывай здоров. — Крутов закрыл дверцу и погнал «ниву» дальше, оставив растерянного полковника на дороге, но как только тот скрылся за поворотом дороги, развернул машину и проселочной дорогой выехал на трассу, поворачивая к городу. У него еще оставалось время на то, чтобы заехать в офис Брянского филиала Ордена чести и справиться у его магистра о судьбе Федотова. Заодно Егор надеялся поменять вид транспорта, на «ниве» передвигаться становилось опасно.

В начале одиннадцатого он зашел в здание областной администрации, где располагался Орден чести, побалагурил с миловидной секретаршей магистраа, которая ничего о Федотове не слышала, и дождался самого магистра. Однако Дмитрий Евстафиевич Кумок тоже ничего не слышал о разгроме Жуковского отделения Ордена и скорее всего резидентом военной контрразведки не был, уж слишком открыто выражал свои эмоции. Оставив его в горестном недоумении, Крутов с тяжелым сердцем сел в «ниву» и снова выехал из Брянска, но уже не по московской дороге, а в сторону Рославля. Оставил машину за посадкой, проголосовал, и через час неразговорчивый старикан на старой «волге» высадил его на окраине поселка под названием Сельцо.

До встречи десанта «Витязя» оставалось еще два с половиной часа.

ЖУКОВСКИЕ ЛЕСА

ДЖЕХАНГИР

Несмотря на пятьдесят пять лет занятий кунгфу, а впервые привел его в додзе

отец в трехлетнем возрасте, Мстислав Калинович не стал ни последователем какой-то определенной философской школы типа Дао, ни адептом боевых традиций предков

— русских и монголов, кровь которых текла в его жилах, ни духовным учителем десятков молодых воинов, хотя ему и случалось их учить. Не стал он и духовно богатым человеком, несмотря на свой опыт общения со многими выдающимися Мастерами единоборств и мудрецами, такими как Морихэй Уэсиба или Шри Чинмой. Во всяком случае он не испытывал угрызений совести, если ему приходилось кого-то обманывать, — всегда с благими намерениями, — или предавать — это называлось «сменой позиций».

«Позиции» он менял, надо отдать ему должное, не часто, всего три раза в жизни. Впервые это произошло в тясяча девятьсот шестидесятом году, когда он отбил девушку у своего друга. Второй раз Мстислав Калинович «сменил позицию» двадцатью годами позже, в восьмидесятом, поделившись секретами с американцами во Вьетнаме, где он работал офицероминструктором: его взяли в плен и, чтобы выжить, Джехангир выдал координаты нескольких советских баз.

КГБ естественно об этом не узнал.

Третий «обмен» произошел сравнительно недавно, два года назад, когда вербовщики РВС предложили ему поделиться знаниями о методах тренировки диверсантов и разведчиков в спецподразделениях ГРУ. Чтобы стать над обстоятельствами и получить чин генерала Российского Легиона он пошел и на это, не видя в поступке ничего предосудительного: в этом государстве все продавалось и покупалось во все времена, а тем более во времена строительства коммунизма, например, диплом об окончании юрфака МГУ. Как говорилось: что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги, в том числе славу, честь и жизнь. А торговаться Джехангир умел, видя в людях то же неуемное желание власти, что жило и внутри него. Люди для него были разными не из-за несходства характеров, вкусов и темперамента, а в силу разного запаса властолюбия, поэтому он делил их на «сильных» — тех, кто ставил цель и добивался ее, на «питающихся» — то есть способных отобрать у ближнего кусок хлеба, и на «траву» — всех остальных, мнением которых можно было пренебречь. И не только мнением, но и жизнью. Каково же было удивление Мстислава Калиновича, когда тот, кого он считал своим последователем и соратником, умеющим выслушать, успокоить и дать дельный совет, вдруг возразил ему:

— И все же ты меня не убедил, Мстислав…

Джехангир споткнулся, как остановленный на скаку конь, посмотрел на Тимергалина, разглядывающего проступившие в быстро темнеющем небе звезды.

Шел одиннадцатый час ночи, они гуляли по неосвещенной территории научного городка «Объекта No2» и беседовали о смысле жизни, о целях Реввоенсовета вообще и Российского Легиона в частности, вернее, говорил в основном Джехангир, Умар Гасанович слушал. И вдруг сказал:

— Все же ты меня не убедил, Мстислав… Построение «коммунистической монархии» такая же утопия, как и построение «полного коммунизма». Вы построите Империю, которая снова рухнет.

— Но если Россия не будет Империей, ее не будет вообще! — не сдержался Мстислав Калинович. — Придет иной народ, иная культура, может быть, иная раса или этнос, и исполнит миссию, которую геополитика возложила на плечи народа. И это требование не идеологии, а русского пространства! Мы выживем, если только станем Империей!

— Возможно, ты прав… — Тимергалин продолжал смотреть в небо. — Да, наверное прав, и все же печешься ты не о сохранении культуры и уж точно не о судьбе русского народа, а о чем-то другом… хотя я тебе не оппонент. Я тебя внимательно выслушал и понял, что ты не мне пытаешься доказать свою или чужую правоту, а самому себе, и до сих пор сомневаешься, правильную ли позицию выбрал. Так?