И время ответит…

И вот, начальство решило устроить там свой, «крепостной» театр наподобие Медвежьегорского. В бывшей трапезной — огромном сводчатом зале редкой архитектуры — сводчатый потолок покоится на одной-единственной мощной каменной колонне — открылся «Соловецкий театр», на семь лет ставший жизнью Фёдора Васильевича Краснощёкова.

Театр, прославившийся по лагерям и ставший популярным даже у начальства на Лубянке.

Появился театр, появились друзья, единомышленники в искусстве — одним словом, жизнь. Жизнь за крепостными стенами, а дух — далеко за их пределами… Семь лет был Фёдор Васильевич бессменным режиссером и художественным руководителем Соловецкого театра. Отыскивал в камерах людей любивших театр и мало-мальски способных к сцене; учил их терпеливо и настойчиво, вселяя уверенность в свои способности, ещё больше развивая любовь к театру. Нашлись и два-три профессиональных актёра, Бог знает, по чьей прихоти и по каким путям попавшие на Соловки...

Тут я хочу внести в моё повествование маленькое отступление, прямого отношения, к Швейпрому и театру не имеющее, но достаточно курьёзно характеризующее абсурдность логики наших Лубянских хозяев…

Итак: в одной из камер Соловецкого лагеря, в маленькой каморке на четырёх человек, где четырём было очень тесно — ведь камерами служили бывшие монашеские кельи — сидел некто Дондуков-Корсаков. Позже он был тоже вывезен на Швейпром, но тут как раз вскоре я была вывезена из Швейпрома, так что не успела близко с ним познакомиться, о чём и до сих пор жалею. Даже имени-отчества его не запомнила.

Конечно, одна фамилия его говорит, что он — из «бывших». История его жизни, которую в общих чертах он всё же успел рассказать, очень интересна, а в деталях, вероятно, и ещё более.

Из России он отступал с Врангелем и обосновался во Франции, где не раз бывал до всякой ещё революции, и которую искренне любил. Теперь, живя во Франции, он снова поступил на военную службу, но уже в армии французской.

Чем-то он отличился и получил орден Почётного Легиона, что давало ему пожизненную пенсию по окончании срока военной службы.

И вот, будучи уже пенсионером, он вздумал навестить своё родное отечество, которого столь долго не видал, но продолжал любить всей душой…

В результате он оказался на Соловках, да ещё «со строгим режимом», даже без вывода на работу! Подъёмные койки в камере убирались в 6 утра, и четверо заключённых проводили день, за исключением часовой прогулки, сидя на четырёх табуретках, безо всяких спинок, в своей келье. Если бы не книги, которые, к счастью, давали, хотя и меняли редко (а библиотека на Соловках оказалась весьма солидной), и не увлечение резьбой по дереву, что разрешалось, так как изящные вещицы, которые он делал, демонстрировались лубянскому начальству, как достижения «перековки», а затем поступали во владение начальством Соловецким, если только не забирались — Лубянским! Если бы не это — можно было бы просто сойти с ума. Кроме того, заключённый Дондуков-Корсаков отличался весьма строптивым характером и не раз за дерзкие ответы начальству попадал в карцер на трое, а то и на пять суток.

Что представляли из себя Соловецкие карцеры, расположенные в толщах крепостной стены — он не рассказывал — «Не для дамских ушек!» — считал он.

Железного здоровья был, видно, человек — вынес несколько лет такой жизни и в возрасте далеко-далеко не юном.

Был он человеком большой культуры, и театр любил очень, но, конечно, в «актёры» допущен не был, как ни хлопотал за него Фёдор Васильевич.

Такова была не слишком уж «уникальная» история зэ-ка Дондукова — Корсакова. Но в ней была одна интересная «деталь», характеризующая неисповедимость логики НКВД. А заключалась она в следующем: будучи кавалером ордена Почётного Легиона, Дондуков-Корсаков имел от Французского правительства пожизненную пенсию. И теперь, находясь в заключении на Соловках в камере со «строгим режимом»… он продолжал

получать свою заслуженную пенсию!

Ежемесячно лагерное начальство извещало его о получении денежного перевода из Франции, в чём он, зэ-ка Дондуков-Корсаков, должен был расписаться. Он и расписывался!

Сумма была не малой, даже по советскому валютному курсу, и значилась переведённой в советские рубли…

Можно ли представить себе что-либо более фантастическое: кавалер ордена Почетного Легиона, сидящий в советском лагере, получающий французскую почётную пенсию?!..

Каким образом французское правительство докопалось до адреса своего пенсионера — самому пенсионеру известно не было. К сожалению, из «собственных денег» зэ-ка Дондуков-Корсаков мог получать ежемесячно лишь несколько рублей «на ларёк», так что на его «личном счёте» накопилась, как он предполагал — значительная сумма, о чём он говорил с юмором, и безо всякой надежды когда-нибудь её получить.

— Так что, имейте в виду — я богатый жених! — говорил с обаятельной улыбкой этот приятный человек, уже почти старик, советский заключённый — кавалер Французского ордена Почётного Легиона…