И все им неймется!

Владимир Теодорович, ведь Волков выставляет великого композитора просто идиотом в подобных пассажах. Ну, глядите: «Перед премьерой «Песни о лесах» в 1949 году приятель Шостаковича (Исаак Гликман? Абрам Ашкенази? Лев Либединский? Неизвестно. — В.Б.) сказал ему: «Как хорошо, если бы в оратории вместо Сталина была нидерландская королева!» Композитор воскликнут в ответ: «Это было бы прекрасно!» А ещё прекрасней, по логике Вашего друга, было бы, допустим, симфоническую поэму 1967 года посвятить не юбилею Октябрьской революции, а Черчиллю, который как раз незадолго до этого преставился.

А это? «Сталин впервые понял, что он не бессмертен». Когда? В семьдесят лет! Волков-то знает, что не бессмертен, ещё с детства, а тиран видите ли… Между прочим, на Тегеранский конференции Сталин сказал Рузвельту и Черчиллю: «Пока мы живы дело мира обеспечено, но лет через 10–12, когда мы умрём…» Нет, размышления на тему «Momento mon!» не были чужды Сталину.

И на ту же тему: «Шостаковичу удалось пережить тирана на целых 22 года. Это было подвигом!» Да какой же, прости Господи, подвиг, если тиран был старше на тридцать лет! Не соображает, ликует. И неведомо ему, что всё в руце Божьей. И что смерть, как сказал поэт, «иногда берёт не тех, кого бы надо». Благодаря этому сам Волков совершил множество великих переживальческих подвигов.

От таких пароксизмов торжества, право, просто отдыхаешь душой на тех страницах, где, скажем, тихо и скромно сообщается, что в начале войны Шостаковичу нахлобучили на голову пожарную каску, обрядили в пожарный наряд и, как позже в партию, загнали на крышу Ленинградской консерватории тушить немецкие зажигалки.

Весьма отрадно читать и о «самоидентификции Шостаковича с евреями, далеко выходящей за рамки традиционного филосемитства». То есть, по-русски сказать, композитор, как герой, которого играет Юрий Соломин в фильме «Московская сага», то ли в душе, то ли вслух восклицал: «Не хочу быть русским! Хочу быть евреем!» Это явление в принципе нам знакомо. Например, писатель Григорий Бакланов на страницах «Еврейской газеты» очень решительно даже не филосемитами назвал, а просто лишил их нации и записал в евреи Маршала Малиновского (украинца), маршала Катукова (русского) и генерала Доватора (белоруса). Ну, как же! Первый родился в Одессе; второй по отчеству Ефимович, как Немцов; третий — Лев, как Троцкий, — какие вам ещё доказательства! Впрочем, и русские тут не дремлют, работая на тех же диверсантов. Недавно на моём сайте одна дама зачислила туда же великого русского художника Репина. Ещё бы! Он же Илья, как Эренбург, а по отчеству Ефимович, как б.м.к. Швыдкой. Полный порядок!

Видимо, убеждение Волкова в филосемитстве Шостаковича соломинского закваса многое определило в его книге. Но какие же доказательства? Здесь небольшая заминка. Есть документы, говорит, свидетельствующие, что в молодости Шостакович был не чужд разговорам «о «жидовском засилье» в искусстве». На это могли навести его хотя бы Безыменский, Кирсанов, о коих речь впереди… Но в зрелые годы он стал филосемитом из филосемитов соломинского типа, о чём свидетельствует его вокальный цикл «Еврейские народные мелодии». Убедительно. А не зачислить нам туда же, допустим, ещё и Лермонтова, у которого даже две «Еврейские мелодии», да Горького с его рассказом «Каин и Артём», да Куприна с его «Гамбринусом», заодно и Шолохова, любимейший образ которого — Аксинью и в немом кино и в звуковом играли еврейки.

Но оставим эту слишком чувствительную для некоторых персон тему, вернёмся к вещам несомненным.

Сын композитора Максим пишет: «Шостакович и помыслить не мог о побеге за границу — мы, его родные, оставались в заложниках». А то махнул бы со всеми своими премиями, орденами и звёздами, да? Судя по всему, сынок уверен в этом. Нет, яблочко от яблони может далеко закатиться…

«На встречах с журналистами, — продолжает яблочко, — отец на провокационные вопросы отвечал одно: «Я благодарен СССР и своему правительству». У него были все основания для такого ответа.

Но яблочко катится ещё дальше: «До сих пор американские журналисты недовольны его ответами: «Что это он так лицемерил?» Они не понимают, в какую страну отцу надо было возвращаться и иначе отвечать он не мог» (Караван истории. 2004, март. С. 204).

Отец ваш, Максим Дмитриевич, всегда возвращался в любимую страну, за которую готов был отдать жизнь. 4 июля 1941 года, на другой день после великой речи Сталина по радио, в «Известиях» было напечатано письмо Шостаковича: «Вчера я подал заявление о зачислении меня добровольцем в народную армию по уничтожению фашизма… Я иду защищать свою страну и готов, не щадя ни жизни, ни сил выполнить любое задание, которое мне поручат. И если понадобится, то в любой момент — с оружием в руках или с заострённым творческим пером — я отдам всего себя для защиты нашей великой Родины, для разгрома врага, для нашей победы».