И все же…

Должен сказать, я его жду. Уилсон действительно умеет сделать рассказ интересным. Добивается он этого, умело чередуя события макро- и микрокосмические. В какой-то момент проводит нас с экскурсией по великой Имперской британской выставке в Уэмбли 1924 года с роскошными экзотическими павильонами, представленными Индией и Малайей, и прочной скульптурой принца Уэльского из чистого канадского сливочного масла. (Мало кто помнит, но после Первой мировой войны под властью Англии очутилось больше территорий, чем в 1914 году.) Затем пред нами проходят похороны индийского парса Шапурьи Саклатвала, первого парламентария от коммунистической партии, и когда прибывает следующий траурный кортеж с гробом Редьярда Киплинга, окрестности крематория еще украшены красными флагами (это произошло в 1936 г). К этому времени некогда изваянный из масла и некогда лояльный принц Уэльский мутировал в упрямого и мятежного короля Эдуарда VIII, чье сексуальное подчинение «разведенке» из Балтимора Уоллис Симпсон спровоцировало первое в истории страны отречение. (Рассказывая о последних словах отца этого импульсивного мальчика, старого короля Георга V, Уилсон выражает обычное сомнение, что тот на смертном одре спросил: «Как там империя?» Однако не агитирует и за то, что на самом деле умирающий монарх, имея в виду уже подорвавшую трон женщину, задал вопрос: «Как этот вампир?»

[125]). Отвергает он и достаточно хорошо подтвержденное мнение о том, что молодой Эдвард был «эгоистичным сибаритом, сочувствующим нацистам», говоря, что в основе этой «истории» лежит «детское» желание в нее поверить, хотя (о чем он не упоминает), это было с неохотой подтверждено видным историком королевской семьи Филипом Зиглером.

Не важно. Возможно, Уилсон не воздает должного и Э. М. Форстеру, однако пишет в духе его старой максимы «Только соединить»[126]

. В особенности, и весьма умно, Уилсон делает это, когда показывает нам все образы растущего американского влияния, которое, медленно набирая силу, внезапно возникло перед британцами после 1945 года как полная неожиданность. Американкой была первая женщина, заседавшая в Палате общин (Нэнси Астор). Американкой была влиятельная мать Уинстона Черчилля. Американкой была жена Киплинга. Стэн Лорел и Оливер Харди, первый — из английского мюзик-холла, а второй — с Глубокого Юга[127], образно представлены Уилсоном как дуэт, основанный на англо-американской двойственности Генри Джеймса. И не важно, что расщепление атома, радар и телевидение были английскими открытиями, а джаз и кино, как и глобальные реализации всех больших идей, произошли на американской стороне Атлантики. (С началом Второй мировой войны британцы прекратили телетрансляции и вели пропагандистскую борьбу преимущественно по радио — средству массовой информации, где господствовал вещавший из гитлеровского Берлина американец ирландского происхождения Уильям Джойс, или «лорд гав-гав».) У этой истории есть и более широкий хибернианский

[128] подтекст. Двумя британскими стоеросовыми начальниками, ответственными за Бойню в Амритсаре[129]

в апреле 1919 года, а следовательно, и за моральный конец британского владычества в Индии, были генерал Реджинальд Дайер и губернатор Майкл О’Дуайер. Оба — ирландские протестанты-юнионисты[130]. И именно ольстерские юнионисты защищали их в парламенте, в то время когда в самой Ирландии свирепствовали английские карательные отряды, и именно сэр Генри Уилсон — глава Куррахского мятежа 1914 года — заявил, что если будет потеряна Ирландия, окажутся биты все карты империи. Читая эту книгу, я неожиданно вспомнил ее прославленную предшественницу, «Странную смерть либеральной Англии» Джорджа Дангерфилда. Подобно Дангерфилду A. Н. Уилсон умеет завуалированно ввернуть анекдот и мистическое совпадение и подхватить манеру, с которой из-за спины сфотографированных на хорошо ухоженном газоне людей блаженно бормочет трагедия.

Спустя 92 года и либералы, и консерваторы, и марксисты одинаково считают август 1914 месяцем начала — как сказано в названии автобиографии Леонарда Вулфа[131] — непрерывного спуска под гору. Уилсон предостерегает нас от ошибки воспринимать прошлое, глядя на него в телескоп из настоящего времени, — хотя сам не может от этого освободиться. Механизация войны, превознесение государства, массовая мобилизация народов, предпочтение, отданное демагогам, и разрешение на геноцид под предлогом войны — все это заставило бы удивленно вскинуть брови самого самоуверенного викторианского империалиста.