И.З. Суриков и поэты-суриковцы

167. В остроге

(Из поэмы «Беглый»)

Угрюма камера замкнутая острога,Как зверя дикого огромная берлога.Нависший потолок, и стены, и углыПокрыты сыростью и плесенью, как мазью;Кирпичный пол меж нар залеплен слизкой грязью.;Немолчный гам стоит, бряцают кандалы,Пропитан воздух весь прогорклой смесью чадаС испариною тел и гнили; там и тутДымятся ночники вонючие... Как стадо,Здесь заперт до утра острожный буйный люд...

Здесь заперт страшный зверь, стоустый, стоголовый:Нет света и любви в душе его суровой,В ней злоба на людей, в ней царство вечной тьмы.Как волк подстреленный, в наморднике железном,Рычит острожный люд, желаньем бесполезнымТомимый — погулять подальше от тюрьмы,На воле рыскать вновь... Неужли в этом звереНичем не скажется погибший человек?Неужли от себя, вступивши в эти двери,Всё человечное навеки он отсек?... . . . . . . .И в этой кутерьме, над этим страшным гамомВдруг песня поднялась высоко, как волна...

Послушаем ее — ведь мы привыкли к драмам,Быть может, что-нибудь расскажет нам она.

Песня

Ты шуми, шуми, дубровушка,Грусть-кручину заглуши!Только в бурю сердцу весело,Не томит тоска души.Ты не пой мне, пташка, песенкуОб родимой стороне;Только песни ветра буйногоЛюбо ночью слушать мне.Пусть зовут меня разбойником, —

Я людей губить не мог...Не разбой, а бедность лютаяПривела меня в острог.Посадили добра молодца,Чтоб не крал, не воровал,У прохожих на дороженькеКошельков не отнимал.Из тюрьмы глухой я вырвалсяИ скитаюся в лесах;Но и здесь я в злой неволюшке,Хоть живу и не в стенах.Я скрываюсь, вспоминаючиПро голубушку-жену;

Сердце кровью обливаемся,Жизнь и долю я кляну.Терпит муку, горемычная...Но еще того страшнейВспоминать мне мать родимуюИ покинутых детей.Я пойду ль в село родимое—Сыщут вора на дому,Скрутят руки молодецкие,Отведут меня в тюрьму.Для чего бежал-бродяжничал,Мне велят держать ответ...Свет велик, да что мне радости?В нем бродяге места нет.