И жить еще надежде…

Когда в августе 1991 года меня, как одного из защитников Белого Дома, пригласили для выступления на телевидении, я, отказываясь, говорил: «Меня нельзя на телевидение приглашать. Я ведь с одним из главных путчистов в свое время немало водки выпил». Это была чистая правда. Руководителем нашей делегации в 1968 году в Гренобле был Геннадий Янаев, бывший тогда председателем Комитета молодежных организаций. Они, вместе с другим нашим шефом Михаилом Ржановым, секретарем ЦК ВЛКСМ Белоруссии, привезли с собой во Францию целый ящик «Беловежской горькой», к которому регулярно прикладывались. Помню, похмельный Ржанов во время экскурсии в Лувр возмущался: «Что за музей? Поставили у самого входа какую-то каменную бабу — без головы и с крыльями. А пива нет нигде!» На следующий день, под вечер, они с Янаевым неожиданно ворвались к нам в номер в состоянии радостного возбуждения, усиленного «Беловежской горькой», и заявили: «Париж — город враждебной идеологии, и необходима постоянная бдительность. Поэтому, кто стриптиз еще не видел, разбились на боевые тройки — и на Пляс-Пигаль!»

По случаю Олимпийских игр в Гренобле была специально организована выставка работ Модильяни, на которой побывала наша делегация. И я услышал презрительную реплику наших похмельных начальников, — что-то о «бездарных буржуазных портретистах, малюющих косые рыла». Я страшно обозлился и неожиданно для себя самого, забыв о разнице наших положений и элементарной осторожности, начал кричать на них: «Скоты пьяные, зачем вы сюда приехали, водку пить? Модильяни — великий художник, друг Ахматовой! Как вы смеете, тупицы, так говорить о нем?» Я ожидал гневной реакции, но вожди наши вдруг притихли, и Янаев, миролюбиво улыбнувшись, сказал: «Саня, ну что ты лаешься? Ты лучше нам объясни, — может быть, и мы поймем».

В течение последующих двадцати минут я дрожащим от волнения голосом держал вдохновенную речь о творчестве Амедео Модильяни и его трагической жизни, оборвавшейся в тридцать шесть лет, положив в основу своего повествования, как сам я заметил в середине рассказа, не столько скупые факты биографии художника, сколько кинофильм «Монпарнас-19». Слушатели мои размякли, а услышав о том, что художник спился, Янаев решительно заявил: «Ты бы сразу так и сказал. Это, безусловно, наш человек, настоящий художник. Вот до чего, суки, талантов доводят в буржуазной стране». После этого выставка была рекомендована для обязательного посещения всем членам советской делегации.

68-й год запомнился мне еще одним весьма знаменательным событием. За несколько дней до отъезда во Францию, 30 января, в ленинградском Доме писателей состоялся литературный вечер, посвященный незадолго перед этим вышедшему из печати очередному литературному альманаху «Молодой Ленинград». На этом вечере выступали молодые поэты и прозаики, чьи стихи и рассказы были напечатаны в альманахе. Среди них были Татьяна Галушко, Сергей Довлатов, Елена Кумпан, Иосиф Бродский, Владимир Марамзин, Валерий Попов и я. И вот, пока я разгуливал по Греноблю, орал «шайбу, шайбу» нашим славным хоккеистам, проигрывавшим чехам, и любовался утренним Парижем с Монмартрского холма, в моем родном Питере разыгрался грандиозный скандал, связанный с упомянутым вечером.

Группка воинствующих черносотенцев из литобъединения «Россия» при Ленинградском обкоме ВЛКСМ, в составе председателя этого «патриотического объединения» некоего В. Щербакова и членов В. Смирнова и Н. Утехина, присутствовавшая на вечере, написала довольно обширный донос в три весьма солидных организации сразу: в обком ВЛКСМ, Ленинградский обком партии и ЦК КПСС. В доносе выражалось «законное возмущение» услышанными на вечере идейно чуждыми стихами, а также «попустительством руководства ленинградской писательской организации антисоветской и сионистской пропаганде», которую пытались вести выступавшие. По мнению авторов этого мерзкого документа, «30 января в Ленинградском Доме писателя произошел хорошо подготовленный сионистский художественный митинг».

Выше я уже цитировал отрывки из доноса, касавшиеся Татьяны Галушко, Елены Кумпан, Якова Виньковецкого и Якова Гордина.

Про меня там было написано следующее:

«А. Городницкий сделал «открытие», что в русской истории, кроме резни, политических переворотов, черносотенных погромов, тюрем да суеверной экзотики, ничего не было».

Больше всего досталось Иосифу Бродскому:

«Заключил выступление известный по газетным фельетонам, выселявшийся из Ленинграда за тунеядство Иосиф Бродский. Он, как синагогальный еврей, творя молитву, воздевал руки к лицу, закрывал плачущие глаза ладонями. Почему ему было так скорбно? Да потому, как это следует из его же псалмов, что ему, видите ли, несправедливо исковеркали жизнь мы — русские люди, которых он иносказательно называет «собаками»». Последний псалом Иосифа Бродского прозвучал как призыв к кровной мести за все обиды и оскорбления, нанесенные русским народом еврейскому народу.