И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

Проезжая из Арзрума в Петербург, я своротил вправо и прибыл в Старицкий уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились! то-то побесили бы баронов и простых дворян!.. В Бернове я не застал уже толсто…(задую?) Минерву. Она с своим ревнивцем отправилась в Саратов. Зато Нетти, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Нетти – здесь. Вы знаете, что Миллер из отчаяния кинулся к её ногам; но она сим не тронулась. Вот уже третий день как я в неё влюблён… Разные известия. Поповна (ваша Кларисса) в Твери. Писарева кто-то прибил, и ему велено подать в отставку. Князь Максютов влюблён более чем когда-нибудь. Иван Иванович на строгом диэте (е… своих одалисок раз в неделю). Недавно узнали мы, что Нетти, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие ее постелю. Постараюсь достать (как памятник непорочной моей любви) сосуд, ею освященный…

Пушкин – А.Н. Вульфу. 16 октября 1829 г. (Из Малинников в Петербург).

Тут кстати заметить, что Пушкин говорил часто: «Злы только дураки и дети». Несмотря, однако ж, на это убеждение, и он был часто зол на словах, но всегда раскаивался… В поступках он был добр и великодушен.

А.П. Керн. Дневник…

После Пушкин неоднократно встречался с Керн, между ними возникали и более близкие отношения, но подлинная весна любви уже окончилась…

Б.Л. Модзалевский. Анна Петровна Керн (по материалам Пушкинского дома). Л.,1924 г.

Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о м-ме Керн, которую с помощью божией я на днях у.б.

Пушкин – С.А. Соболевскому, в конце марта 1828 г. Из Петербурге.

Несколько слов от автора

…И тут, как кажется, самое время прибегнуть к еще одному авторскому отступлению, которое поможет нам понять важную для данного повествования вещь. Гениальный Пушкин слишком часто бывал заурядным человеком, сам ставил себя в положения, из которых не мог выйти с достоинством великого человека. Со стороны и с расстояния в две сотни лет многие из чувств и поступков его кажутся недостойными Пушкина. Они делают его жизнь излишне земной и, одновременно, человечной. Делают его гениальность более понятной и доступной, облегчают её восприятие. И даже это добавляет обаяния его личности. Излишняя простота и непостижимость высших проявлений духа не отталкивают ни обескураживающей недоступностью его духа, ни демонстративной ординарностью появлений личности, очень близкой к пошлости.

Что же мешало ему чувствовать истину о самом себе?

«Пушкин, либеральный по своим воззрениям, – пишет лучший из его друзей,– имел какую-то жалкую привычку изменять своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра (теперь вернее было бы сказать – у оркестровой ямы театра, перед первым рядом кресел), около Орлова, Чернышёва, Киселёва и других. Они с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты. Случалось из кресел сделать ему знак – он тотчас прибежит. Говоришь бывало: “Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим народом; ни в одном из них ты не найдёшь сочувствия”. Он терпеливо выслушает, начнёт щекотать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь, – Пушкин опять с тогдашними “львами”. Странное смешение в этом великолепном создании! Невольно, из дружбы к нему, желалось, чтоб он, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание».

Среди знатоков жизни Пушкина были и такие, которые взяли на себя неблагодарный труд докопаться до того, кто же были эти «львы», внимания которых столь настойчиво и напрасно добивался Поэт.

А М. Чернышёв, например, умерший светлейшим князем, был большой, махровый мерзавец. Выдвинулся он, рассказывали, тем, что, имея внешность редкой красоты и редкое же сластолюбие, через преданную ему женщину, в Париже, при Наполеоне, добыл важные военные документы и смог благополучно скрыться с ними, заодно и от успевшей поднадоесть возлюбленной.

Член следственной комиссии по делу декабристов, он настоял на ссылке в Сибирь почти не виновного юного кавалергарда Захара Чернышёва только потому, что надеялся присвоить его славное имение, предварительно распространив слух, что является близким родственником этого ссыльного Чернышёва.

Делалось это с наглой беззастенчивостью.

Когда Захар Чернышёв был приведен в тайную канцелярию для допроса, А.М. Чернышев воскликнул как бы в крайней степени сочувствия;

– И вы тоже виновны, кузен?

Молодой кавалергард со слишком поспешным остроумием ответил:

– Виновен – может быть, но кузен – никогда!