Я-1

Поскольку я ещё в четырнадцать лет зарёкся от суицида, потому что считаю, что это слабость и глупость, этот вариант отпадал, хоть и, не скрою, весьма хотелось (вельми понеже, ёбтыть!).

А была почти всё время со мной и почти всё время я ждал, что она меня вот-вот бросит. Эти, блядь, мои остекленевшие глаза, эти бессмысленные взгляды в пространство не могут не заебать, думал я. Но она всё не бросала и не бросала. И я был с ней счастлив, хотя время от времени мне хотелось поставить всё с ног на голову (или с головы на ноги — не знаю) и уебать куда-нибудь заграницу собирать там апельсины, чтобы всё вытравить, всё перевернуть, убить себя хотя бы таким, легальным, способом.

Но я не поехал собирать ни апельсины, ни помидоры. В апреле-мае мне захотелось написать роман «Ложь» о том, что всё ложь. Я и сейчас так думаю. В принципе, меня, конечно, расстраивает, что все друг другу и самим себе лгут, с каждым днём совершенствуясь в этом нехитром, право, ремесле, и уже начинают лгать себе, что ложь — это благо. Это всё искусство, говорят они, а это — жизнь! И считают, что это хорошо. А я так не считаю! Я считаю, что искусство, построенное на лжи — говно! И не надо убеждать меня, что говно — это мёд! Говно — это говно, а мёд — это мёд! Можно, конечно, сказать, что мёд — это говно, в том смысле, что это его, говна, первичная стадия, а когда, мол, мы его жрём, то запускаем эволюционный механизм развития мёда, финальной стадией какового является говно. Но… я вас в рот всех ебал, лживых козлов!

Короче говоря, роман «Ложь» не шёл. Я понял, что написать об этом невозможно. Это просто противоречит законам физики. Если бы я смог написать такой роман, я бы смог поднять себя за волосы, а этого не может никто.

И тогда, 7-го августа 2001-го года я сел с двумя бутылками крепкого «Ярпива» на ту самую лавочку между двумя церквями на Никитских воротах, на которой сижу в данный момент, и написал: «…Мои друзья решили снять меня с героина, хотя никто об этом их не просил». И действительно! Так бы и сидел, а потом бы сдох. Правда, серая книжка не вышла б тогда.

Чуть меньше, чем за месяц до 7-го августа 2001 года, на другой лавочке, на Тверском бульваре, напротив МХАТа имени Горького, произошёл следующий эпизод.

Дело в том, что накануне я-таки придумал способ, как бы мне себя умертвить и при этом не доставить никому особых хлопот, кроме тех людей, которым платят за это деньги. И я решил убить себя путём превращенья в растенье. Я решил лечь в «дурку» и никогда больше оттуда не выходить. По опыту проведённого там в начале 1999-го года месяца я знал, что химия — вещь надёжная — через год от меня как от личности не останется ничего. Такая уж у нас медицина. И тогда мне это было на руку.

И я медленно и тихо рассказал о своём, блядь, смелом плане А. Попросил её уйти и сказал, что… люблю её, что, в принципе, было правдой.

Сначала она сказала: «Ты мне всю жизнь испортил

». Потом: «Ты мне всю жизнь сломал!» А потом твёрдо: «Я никуда не уйду!» и заплакала.

И она была, как Герда, а я, как Кай. И она спасла меня.

Такой архетип. Такая программа. Ведь она действительно Герда, а я действительно Кай. Это о нас Андерсен написал. И она действительно меня спасла. Андерсен написал о нас правду…

79

«…Я третий год как по кругу хожу!» — сказал наш новый сосед по палате восемнадцатилетний наркоман Петя своему лечащему врачу, как водится, аспиранту. Это была их первая, ознакомительная, беседа. Петя же продолжал:

«…Я водителем работал у отца в конторе, потом ещё таксистом полгода. Были деньги. Жили с девчонкой одной на съёмной квартире. Хорошая девчонка. На два года меня старше. Мы друг друга любили. Я полгода не кололся. А потом опять. Надоело всё. Зачем живу — не знаю. Никто не знает. Я работал не по чёткому графику. Как позвонят — тогда и выезжаю. А девчонка моя на работу уходила утром. Я несколько раз хотел передознуться сознательно. Брал грамм и сразу всё вмазывал. Но не получилось. Сначала темнота полная, а потом постепенно как всплываешь. Потом ломка. Ещё однажды, когда я с родителями опять жил, они мне какое-то лекарство купили, чтобы тягу снять и ломку тоже снимает (врач подсказал название), а если когда „держит“ принимаешь, то наоборот сразу ломать начинает. А они не сказали. Они знали. Но не сказали. Думали, что я уже не торчу два месяца. Я принял, и меня как начало колотить. Я сказать ничего не могу, ужом вьюсь, а они не сразу поняли, в чём дело». «Завтра сдадите анализы» — сказал аспирант.

Через три дня он сообщил Пете, что у него СПИД. «Я знаю. Мне всё равно» — сказал Петя.