Я?

После эмиграции я несколько раз приезжал в Германию — как американец. Я участвовал в конгрессе Международного ПЕН-клуба во Франкфурте и выступал с краткой речью по-английски. Мои друзья немилосердно набросились на меня: разве я не немецкий писатель? Да, но еще я член американской делегации. Задумчиво взирал я на руину берлинской Мемориальной церкви кайзера Вильгельма. Я размышлял, почему надо было увековечить этого старого Вилли, если есть новые получше? Я слышал, была дискуссия о том, чтобы добавить к церкви новые архитектурные элементы. Может, трое врат и три придела, подумал я: один в католической традиции, один — в протестантской и один — в иудейской. Такие смешения стилей восхищают нас в средневековых соборах. Их гармоничное сочетание стало бы великим символом, достойным нового времени и нового духа — если последний действительно есть. Я посетил и другие развалины, в том числе человеческие. Стиль их “восстановления” не всегда был в моем вкусе. Меня восхитила сила людей-неваляшек, конструктивное целеполагание, честное сопротивление новому вооружению. Но я с ужасом заметил, что бывшие нацисты заседают на высочайших постах, что рядом с обвиняющей, чувствительной, одаренной молодежью доброй воли все еще бытует бестактное, высокомерное и громкое поведение, что пытается блокировать это развитие. На меня произвели глубокое впечатление вкус, мастерство и творческое остроумие театральной культуры, у меня в голове не укладывалось, как это возможно после прежнего культурного провала. И конечно, я не мог забыть жест того человека, что обнял меня, потому что его “так потряс” мой эфир на радио. Я оценил порыв его души, но, пока тело его прижималось к моему, не мог отделаться от мысли: “И кого же ты убил?”

Я не хотел всего этого говорить. Я стараюсь видеть свет рядом с тенью. Любой свет отбрасывает тень. Я говорю и пишу это с чувством жгучего стыда. Старая любовь все никак не хочет умирать — любовь к немецкой природе и языку. К культуре из прошлого, которое для меня осталось настоящим. К жизни, тесно связанной с друзьями, которыми я восхищался и которых ценил. Иногда в Нью-Йорке я захожу в один из немецких ресторанчиков. Я смеюсь над мещанством, над шумом, пивом и вкуснейшими жареными колбасками. И смеюсь над самим собой. Над смешной тоской и маленькой сентиментальной грустью. Потом я снова иду по ночным улицам сквозь звуки, полные чудес, и каждой звезде желаю спокойной ночи. Пойдем домой! Но где это? You cant go home again[13].

Сентуран Варатараджа[14]

Да-да, я тоже слышал, я тоже слышал

Послесловие к роману Петера Фламма “Я?”

Уста

Хочется говорить, если бы я только мог говорить, все рассказать этой ладони

Уста. МноСтекПуНе я; не я. Не я, а кто-то дру Земпод ВернабычерПомин, по

оконгропотокак маопрои текокровь уже быне отот почзачеобк свосупо— вос

По— гоиз моуст. Его ли— стадруЕго имя — остана войне. Его жизнь — приуникоон не изСердвиунипербеслоэто

поВы дуэто ведь жикак инаэто же чего— или суЯ не суне знаю. Но я уже делет лев земтемое сгнимои ко— сипрах, мое дынет у меболь

дыВсе смолкВсе про Он рвет— чераззерот края своровнутрь языдроОдрусквозь тегрязь, липкровь, он обсиземпри