Я – Ангел. Часть первая: Под прикрытием

— В сейфе, что мы с тобой по весне среди «лута» в бандитской обозе взяли — встречаются довольно интересные документики… Помнишь, Серафим?

Радостно всплёскиваю руками:

— Радуюсь и ликую, вместе со всем прогрессивным человечеством: наконец-то ты стал думать как чекист-оперативник — а не как гопник из-под подворотни!

— Так, «с кем поведёшься»…

Перехожу на донельзя по-деловому серьёзный тон:

— Значит, так… Охрим тебе поможет — вынимаешь часть денег и золота (часть, а не всё!), а вместо них подкладываешь пачки прокламаций с призывами свергнуть народную власть… Однако, не это главное: вместо изъятых денег подложишь расписки в получении денег для контрреволюционного заговора… Мол, грабили народ продавая ему «палёный» керосин — а на краденные народные же деньги, спонсировали врагов народа. Ферштейн зи, Миша?

— Natürlich verstehe ich, — отвечает мнимый сын еврейского народа на языке Гёте и Геббельса и восторженно, — да мне ещё у тебя — учиться, учиться и учиться и, всё равно — дураком помру.

В сейфе, который бандиты увели из какого-то местного управления ГПУ, были материалы расследования контрреволюционного заговора — реального или мнимого, уже не важно. Конечно, кое-что по ним не сходилось — но долго ли умеючи «подправить»? А остальное уже дорисует фантазия чекистов-следователей.

Озабоченно:

— Миша, только это надо проделать чужими руками (понимаешь, я про кого?) и в самый последний момент. Иначе, всё только испортим.

Весело мне подмигивает:

— Понимаю, как не понять? Мы с Охримом, уже почти друзья: как везёт с полустанка керосин — так обязательно меня до города подкидывает… Что-нибудь, да придумаем.

Обрываю его:

— Ничего «придумывать» не надо — всё уже придумано до вас! Как только провернёшь подмену денег на «вещественные доказательства», Охрим берёт это своё «творчество» и бегом к Кацу — где как бы случайно оказываемся мы с тобой. Думаю, Абрам Израилевич не преминет воспользоваться случаем раскрыть антисоветский заговор…

А то я этого жучару не знаю!

* * *

Через пару деньков всё было готово и осталось лишь приступить к практическому выполнению операции «Чужой»… В последний вечер, сидим мы с Отцом Фёдором за столом ужинаем… Думаю, сейчас попьём чайку и пойду — как обычно посижу немного за компом. Ну, а с утра начнём помолясь…

И вдруг, какая-то настойчиво-навязчивая паранойя подкатывает на мягких кошачьих лапках и ласковым котёнком мурлычет на ушко:

«Что-то ты совсем расслабил „булки“, Серафим! Никогда не надо считать врагов дурнее себя! Поставь себя на их место и подумай — а что бы ты против себя сделал?».

А, ведь действительно!

«Панкрат Лукич строчит на тебя „телегу за телегой“ — без всяких последствий и, ты думаешь — он это будет делать бесконечно?».

Нет, не будет — этот старый пройдоха достаточно умён, чтоб за год с лишком (хахаха!) понять тщетность усилий и придумать какой-нибудь другой ход.

Какой такой «другой» ход?

Я с силой зажмурил глаза:

«Думай, думай, думай… Я, Панкрат Лукич Сапрыкин — старый, хитрый, жадный говнюк. У меня двое сыновей-балбесов, двое внуков от старшего, страшная — как прелюбодеяние с сушёной мумией царицы Нефертити дочь, зять-чмырдяй — втайне метящий на моё место, керосиновый склад… Большая ответственность!Против всего этого имеется личный враг — этот лысый гадёныш в ношеной кожаной куртке. Ух, какое чувство личной неприязни, я к нему испытываю… Аж, кушать не могу! Как мне его подвести под цугундер?».

Как, как, как… «Закакал», блин. Да, как же⁈ Ничего не приходит в голову… Может, поджечь его «американскую установку»?

' — Да подложи ты ему свинью', — чуть не выкрикнул я вслух.

Может, я самый тупой попаданец в истории этого литературного жанра — но ничего более умного, чем опять же — подкинуть какой-нибудь компромат самому себе и затем стукануть непосредственно в ГубГПУ, в голову не пришло.

А как подкинуть?

И, тут как ледяной душ: да проще чем мне — Сапрыкиным!

Ведь, у Отца Фёдора не дом — а проходной двор. Единственное отличие: у меня априори — не может быть своего «чмо». Ни я, ни мой названный отец — под эту психологическую категорию, категорически не подходим и никакого компромата против себя подкладывать не будем.

Раскрываю глаза пошире:

— Отец! В последнее время у нас никого постороннего не было?

Тот, прихлёбывая из чашки чай с сахаром прикуску:

— «Посторонних» у нас никогда не бывает — только прихожане.

Неправильно поставленный вопрос был, на ходу исправляюсь:

— А из прихожан тех — кто никогда носа не казал в церкви и лба лишний раз не перекрестит и, вдруг — рвением религиозным обуян стал?

Тот, несколько встревожась:

— Гринька Старожухин, разве? Последний раз вчера приходил.

— Кто это? Не сапрыкинский ли родственник?

— Да, это его старшей снохи деверь… Брат жены её брата, то есть… Что случилось, сынок?

У меня дыхание перехватило от возмущения:

— Да… Да… Да, как ты его только на порог пустил!

— Для меня все равны, — хватается за сердце, — все прихожане…

— Слышал, слышал и не раз: «В царстве моём нет ни эллина, ни иудея…». После чего Христа распяли римляне по наущению соотечественников-жидов. Где он был — тот «деверь»?