Я, бабушка, Илико и Илларион

– Бальзак – «Шагреневая кожа», Ромен Роллан – «Кола Брюньон», Проспер Мериме – «Матео Фальконе», Гюго – «Собор Парижской богоматери», Джавахишвили – «Квачи Квачантирадзе», Диккенс – «Давид Копперфильд», Галактион Табидзе – «Избранные стихи», Омар Хайям – «Рубаи», Гамсахурдиа – «Похищение луны», Илья… Акакий… Важа… Казбеги, Чонкадзе, – перебирает он книги на полке, потом смотрит на меня поверх очков и удивленно спрашивает:

– А куда ты дел Эгнатэ Ниношвили?

– Они ничем не хуже Эгнатэ, – успокаиваю я Иллариона.

– Не хуже? Кто из них может стать рядом с Эгнатэ?!

– Все!

– Кто, например? Половину этих фамилий первый раз слышу!

– А ты прочти – и узнаешь, – говорю я.

Илларион смотрит на меня с нескрываемой иронией и небрежно перелистывает книги…

…Весь день мы бродим по городу, заходим почти во все магазины. Илларион долго, с вожделением смотрит на красное кожаное пальто, подбитое мехом. Потом начинается детальное ознакомление с магазином скобяных изделий. Илларион тщательно осматривает привязанные к прилавку напильники, молотки, пилы и замки. Потом осведомляется – нет ли в продаже аппарата для опрыскивания виноградников, и, не дожидаясь ответа, выходит из магазина. Дольше всего мы задерживаемся в магазине «Охотсоюза».

– Порох есть? – шепотом спрашивает Илларион у продавца, перегнувшись через прилавок.

– Нет! – коротко отвечает продавец.

– Дробь?

– Нет!

– Эзала?

– Это еще что за черт – эзала? – повышает голос продавец.

– Капсюль, несчастный! – повышает голос и Илларион. – Пыж!

– Выражайся повежливее! – кричит продавец. – Кого ты называешь пижоном?!

– А ты чего орешь, словно раненый медведь? – наступает Илларион.

– Что ты сказал? – бледнеет продавец. – Уберите отсюда этого ненормального, иначе убью его на месте!

Дело принимает серьезный оборот, и я спешу вывести Иллариона из магазина.

– Чем ты меня убьешь, несчастный, – кричит Илларион, – у тебя ведь нет ни пороха, ни дроби!

…Иногда мы совершаем поездки на трамвае или троллейбусе. Билеты, как правило, приобретает Илларион, потому что я студент и у меня своего горя достаточно. Вначале Илларион радовался, когда кондукторша, получая от него деньги, подмигивала ему, щекотала ладонь, но билета не давала, – понравился, мол, думал он. Но однажды, когда такую же процедуру с ним проделал здоровенный детина-кондуктор, Илларион не вытерпел и гаркнул на весь вагон:

– Ты мне не подмигивай, лучше давай билет, а то залеплю по морде!

Вечерами мы ходим в кино. Водил я Иллариона и в цирк и в зоопарк – хочу удивить его чем-нибудь. Но в Тбилиси Иллариона ничего не удивляет, кроме трех вещей: первое – когда я успеваю заниматься; второе – почему у клоуна в цирке зеленые волосы; третье – как могут жить люди в городе без вина «Изабеллы», лука-порея и подогретого мчади.

В свободные от культпоходов вечера мы сидим у тети Марты вокруг пузатого желтого самовара, Илларион рассказывает нам разные истории, мы пьем кипяток и хохочем. Иллариону нравится тетя Марта, и тете Марте нравится мой Илларион, – у него, говорит, настоящий орлиный нос.

Я и Илларион спим вместе, в одной постели. Перед сном он или читает, или разбирает прочитанное, или расспрашивает меня о городских делах, или проповедует мораль. Иногда все это он делает вместе. Софья лежит между нами, внимательно прислушивается к нашей беседе и блаженно мурлычет. Илларион с первого же дня невзлюбил Софью. Она платит ему взаимностью. Когда Софья впервые увидела в моей постели Иллариона, она выгнула спину, задрала хвост и недовольно фыркнула. Илларион безо всякого вступления схватил Софью за загривок, открыл окно, и не успел я опомниться, как Софья оказалась в снегу. Я объяснил Иллариону, что Софья – равноправный член нашей семьи. Так же, по возможности, разъяснил Софье, что Илларион – близкий нам человек. Было достигнуто временное перемирие. Но восстановить прочный мир мне так и не удалось.

– Прогони ее к чертям, покоя от нее нет! – говорит Илларион.

– А чем она мешает тебе? – говорю я.

– Как не мешает, когда я ночью боюсь пошевелиться, – еще раздавишь ее, проклятую!

– А ты не шевелись!

– Может, мне перестать дышать?

– Куда же я ее дену?

– Пусть дрыхнет под кушеткой!

– Под кушеткой холодно!

– Хорошо! Тогда под кушетку полезу я, а она пусть нежится в постели!

– Пожалуйста! Лезь!

Илларион ничего не отвечает, хватает кошку за хвост и швыряет на пол. Софья жалобно мяукает, лезет под кушетку и терпеливо ждет, пока не раздастся храп Иллариона, чтобы вновь залезть в постель и занять свое законное место. Но Илларион долго не засыпает.

…Илларион болен. У него болит левый глаз, очень болит. Любовь ко мне и болезнь привели Иллариона в Тбилиси. Илларион не трус, но идти к врачу боится, про больницу и слышать не желает! А глаз болит все больше. По ночам боль становится просто нестерпимой. Бедный Илларион готов лезть на стену. Я хожу за ним, успокаиваю, как могу, – напрасно…

Наконец я решаю, что ждать больше нельзя.