Я, бабушка, Илико и Илларион

– Тебе говорят, глупая, тебе! Понимаешь, что значит быть безглазым? Это значит – не видеть солнца, луны, деревьев, людей… Жить в кромешной тьме… Если бы я не согласился на операцию, пришлось бы вообще потерять зрение. Поняла? Ни черта ты не поняла, дуреха! Эх, был бы здесь наш Мурада!.. А ты – глупое создание!.. Что, обиделась? Ну, будет, будет тебе… Как же я теперь вернусь в деревню? Всю жизнь я дразнил Илико кривым чертом… Куда мне теперь деваться?.. Ну, хорошо, проживу здесь еще месяц, другой, третий… А потом? Ведь придется в конце концов вернуться домой?.. А может, он ничего и не заметит? Как же! Не такой он дурак, чтобы не отличить стекляшку от настоящего глаза!.. Не отвезти ли ему в подарок такую же стекляшку? Как ты думаешь? Привезу и скажу: «Ну все, старик, конец нашему балагурству… Вставь себе эту штуку и коси на здоровье от моего имени… Отныне мы с тобой равны…» Как ты думаешь, обрадуется он моему несчастью? Да? Никогда больше не говори этого! Как ты могла даже подумать! Не знаешь ты моего Илико! Умрет старик с горя! Нет? Да как же нет, когда я и Зурикела – твой непутевый хозяин – ему дороже всего на свете!.. Ну иди, иди, все равно не понять тебе этого…

Илларион осторожно спустил с колен кошку и слегка подтолкнул ее. Софья пошла к окну. Илларион взглядом проводил ее, и я увидел, что он плачет.

Плакал и я. Плакал и радовался, что Илларион не видит моих слез.

Здравствуй, Илларион!

После операции Иллариону уже не сиделось в Тбилиси. Приближался март, и Иллариона тянуло в село – туда, где его ждали старая однорогая корова и неугомонный задира-петух, ждали родная земля и родное солнце, ждала весна – пора пробуждения жизни, пора труда и надежд.

Отпустить Иллариона домой одного я не мог: он все еще был очень слаб. Кроме того, старик пуще смерти боялся встречи с Илико. Я с плачем вымолил у декана двухдневный отпуск, и в тот же вечер мы отправились в деревню…

…Солнце только выкатилось из-за горы, когда мы подошли к нашему селу. Лениво лаяли уставшие от ночного бдения собаки. Умытые росой деревья кишели всякой птичьей мелюзгой. Над селом стлался легкий туман.

– Гляди, Зурикела, твоя бабушка уже на ногах! – сказал Илларион и показал рукой на струйку белого дыма, поднимавшуюся из трубы нашего дома. Я сорвался с места и с криком помчался вниз по косогору:

– Бабушка!.. Бабушка-а-а!..

Из дома, повязывая на ходу выцветший платок, вышла моя сгорбленная бабушка.

– Бабушка-а-а!

Бабушка приложила ладонь козырьком ко лбу. Несколько минут всматривалась вдаль, потом вдруг встрепенулась, засуетилась, что-то закричала и, раскинув руки, бросилась мне навстречу.

– Зурикела! Сыночек!..

Мы крепко обнялись. Потом я подхватил бабушку на руки и понес к дому.

– Сынок! Дорогой мой! Наконец-то! Боже мой, на кого ты стал похож?! Кожа да кости! Говорила ведь я: ученье хоть кого в бараний рог свернет! О господи…

– Как живешь, бабушка?

– Ты лучше о себе расскажи! Закончил учебу?

– Что ты, бабушка! Учеба только начинается!

– Бедная твоя бабушка! Ты что, один за всех должен учиться? Черт бы побрал твоего учителя! О чем он думает? Ты растолкуй ему, скажи – бабушка у меня больная, одинокая, старая, истомилась в ожидании – авось сжалится, изверг, ускорит твое обучение!

– Скажу, бабушка, обязательно скажу, – успокаиваю я бабушку.

Илларион стоит за моей спиной, качает головой и терпеливо ждет, когда я спущу бабушку на землю.

– Здравствуй, Ольга! – говорит он наконец.

– Илларион, родной, извини меня, ради бога! Совсем я обалдела от радости! Ну, как ты поживаешь? Как твой глаз?

– Какой глаз, Ольга? Нет больше у меня глаза!

– Ну тебя, старый черт!

– Ей-богу, Ольга!

– А это что? Разве это не глаз?

– Гм… Конечно, глаз… Такой, как у того высушенного ястреба, что висит на стене у Илико…

– Неужто стеклянный?

– Да!

– Боже ты мой! Но ты не печалься, Илларион… Мы ведь с тобой, дорогой!.. Да что же это вы стоите на дворе? Заходите, заходите в дом! Небось проголодались с дороги! – засуетилась вдруг бабушка и потащила нас в дом.

Позавтракав, мы перебрались к Иллариону, заняли наблюдательные посты у окна и стали ждать появления Илико. Его долго не было. Наконец скрипнула калитка и во двор вошел Илико. Мы затаили дыхание.

– Илларион! – крикнул Илико.

– Встречай кривого! – прохрипел Илларион и потянулся за кувшином с водой.

Я вышел на балкон.

– Здравствуй, дядя Илико! Заходи, пожалуйста!

– Здравствуй, профессор! – ответил Илико, поднялся на балкон, крепко обнял меня, потом отступил назад и долго, критически разглядывал с ног до головы.

Наконец он сокрушенно покачал головой и снова полез целоваться.

– Прохвост ты, мой дорогой! Ну-ка, выкладывай, как поживаешь, как твои дела? Небось с ума свел профессоров? А это что? Усы! – удивился вдруг Илико и дернул меня за ус. – Настоящие?

– Настоящие!

– Врешь, не может быть!

– Говорю, настоящие!

– Такому подлецу – усы? Нет на свете справедливости, иначе ты родился бы безбородым и безусым!.. А где Илларион? Эй, носатый, выйди, покажись!

– Коли пришел в гости – заходи, а нет, так проваливай! – отозвался Илларион.

Илико вошел в комнату.