Я, Бабушка, Илико и Илларион

На минуту воцарилась гробовая тишина. Затем я услышал щелканье курка, потом Илларион громко сплюнул, потом что-то плюхнулось, раздались проклятия, стоны, вздохи и потом вдруг:

— Держи, держи, Зурикела, он бежит к тебе!

Я присел и вскинул ружье… Неожиданно где-то внизу бабахнул выстрел, другой, и в тот же миг раздался душераздирающий собачий визг. В глазах у меня потемнело, ноги подкосились, и я без звука опустился на землю…

— Мурада, дорогой, взгляни на меня! — Я поцеловал своего верного пса и горько зарыдал.

— Не плачь, сынок, возьми себя в руки, — сказал Илларион, смахивая слезу.

Мурада приоткрыл глаза и взглянул на нас. Плакали все трое — я, Илларион и Мурада.

— Тебе больно, Мурада?

«Очень», — вздохнул бедный пес.

— Эх, почему у меня не отсохнут руки и не ослепнут глаза! — воскликнул Илларион.

«Ладно уж, Илларион, не убивайся… Не нарочно ведь — спьяна… Кроме того, знаю же я нрав твоего ружья — из него выстрелишь во врага, угодишь в друга… Помнишь, точно так же ты подстрелил свою собаку… Так что не стоит сокрушаться… Я на тебя не в обиде… Одно досадно: Ефросинэ будет рада! А впрочем, бог с ней, пусть радуется…» Сказав все это про себя, Мурада ласково потерся мордой о колено Иллариона.

— И он должен псом называться, а Илико — человеком! Где же тут справедливость! — вздохнул Илларион.

— Мурада, крепись, дружище! Потерпи немного! — нагнулся я к Мураде.

«Ну, нет, брат, плохи мои дела… Как это у вас говорится? „Заживет, как на собаке“! А я вот умираю… Умираю, Зурикела…»

— Крепись, крепись, Мурада. Будь до конца мужественной собакой, — упрашивал Илларион.

«Вам, людям, горя мало: умрете — похоронят, оплачут. A кто нас хоронит? Никто. Если и зароют нашего брата, опять-таки потому, чтобы трупы наши не воняли…» По телу Мурады пробежала дрожь.

— Илларион, на помощь, Мурада умирает! — закричал я.

«Прощайте…» — Мурада в последний раз взглянул на меня, закрыл глаза и застыл.

— Кончился, чтоб отсохли мои руки, — тихо произнес Илларион и вытер рукавом слезы…

…Вопли и причитания бабушки всполошили все село. Примчались перепуганные соседи. Узнав, в чем дело, они возмутились:

— Вы что, люди, с ума посходили? Слыханное ли дело — поднимать такой шум из-за дохлого пса?! Что за ненормальная семья!

И разошлись…

Илларион весь день ходил, словно убийца перед казнью. Под вечер он подозвал меня и сказал:

— Должны похоронить. Вон там, под чинарой!

Вдвоем мы выкопали яму и торжественно предали земле останки нашего погибшего друга. Потом я выпросил у бабушки кувшин вина, и мы справили на могиле Мурады поминки. Первый тост произнес Илларион

— Зурико, сынок мой, — начал он, — безутешное горе привело нас сегодня сюда, к этой могиле, Из наших рядов ушел наш любимый друг и товарищ Мурада. Он всегда был верен нам, как собака, и если на том свете существует собачий рай, то врата его открыты для Мурады. Светлая память о нем всегда будет жить в наших сердцах. За упокой души Мурады! Выпьем!

— Благодарю тебя, Илларион… Выпьем!

— Вторым стаканом я хочу выпить за здоровье близких и родственников покойного. Желаю тебе счастья, благополучия, и чтобы это горе было последним в твоей семье!

— Спасибо, Илларион!

Во двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла.

— Плакальщики пришли, — сказал Илларион.

— Это собака Симона-мельника, мать Мурады, — сказал я.

— Господи помилуй! Поди сюда, собака!

Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса. Собака отвернулась и легла на землю.

— Собака, а ведь тоже чувствует! — сказал я.

— За родителей Мурады! Будь здорова, собака! Это я, окаянный, взял грех на душу! — сказал Илларион и выпил. Выпил и я. Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще четыре собаки.

— Гляди, вот собака Асало… Эта — Датико… Вон та — Деспинэ… Эта — Маки… А где же головастый пес Матрены? Почему он не пришел? — спросил Илларион.

— Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их, и Мурада больно его искусал, — ответил я.

— И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу!

— Хозяин! — послышалось у калитки.

— Кто там?

— Можно к вам?

— Пожалуйста!

Во двор вошел семилетний мальчуган — сын Махаре Гогичайшвили.

— В чем дело, сынок? — спросил Илларион.

— Телеграмма на ваше имя!

— Покажи!

Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из кармана очки, тщательно протер их платком, водрузил на нос и начал читать.