Я был на этой войне

— Опять контузило? — Юрка приблизился и заорал во всю мощь своих легких прямо мне в ухо.

Я отпрянул от такого рева.

— Ты что, сдурел? Оглушишь, идиот!

— Сам просил, чтобы погромче.

— Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок.

— Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался.

— Дождешься. От меня не так легко избавиться.

— Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья? Пятая?

— Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к духам. Только одни отправят на тот свет, а эти — домой. Все пройдет. Сейчас вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится. Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь. Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на площади?

— Там же.

— Не видел.

— Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят плацдарм для штурма. Ночью пойдем.

— Они что, гребанулись? А живой щит?

— Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали.

— Сказали, сказали, — проворчал я. — Они что, на расстоянии могут определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А остальные что будут делать?

— Соседи?

— Кто же еще?

— Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не получилось. Кишка тонка.

— Или не захотели, — опять проворчал я.

— Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска!

— Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а вот насчет всего остального — не видно толка.

— Короче, вся надежда на сибирскую «махру»?

— Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара у нас.

— Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на сковородке. Что еще нового?

— Хрен его знает. Ты когда с площади вышел?

— Утром, под туманом бойца вынес.

— Живой?

— На руках умер. Страшная смерть.

— Любая смерть страшна.

— Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли.

Еще пару часов не покурю — на штурм пойду с голыми руками. Ломка начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется сорвать свою ненависть на ком-то.

— Сейчас найдем.

Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету.

— Слава, только «Нищий в горах». Пойдет?

— Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь?

— А где ты видел что-нибудь другое?

— Не доводилось. Прикуривай.

Мы присели на какие-то бетонные блоки и закурили одну сигарету, передавая ее друг другу. Пряча по привычке сигарету в кулаке, глубоко затягивались, секунду держали дым в легких, чтобы никотин как можно лучше и больше впитался в организм, и только после этого, медленно, сдерживая себя, выпускали дым наружу. От долгого перерыва приятно кружилась голова. Через пару секунд это пройдет. Курили молча, сжигая в затяжке такое количество табака, что при обычных обстоятельствах хватило бы на три. Последняя затяжка уже жгла губы и пальцы. А на вкус была отвратительно горька. Кончик сигареты был желтый от никотина. Юре досталась последняя. Он затянулся, с сожалением посмотрел на окурок и выбросил его. Это торопливое курение не принесло ни облегчения, ни удовольствия. В легких стоял комок. Но чувство никотинового голода на какое-то время было удовлетворено.

— Как самочувствие, Слава?

— Жить можно. Обедали уже?

— Не знаю. Я недавно вышел. Жажда была страшная. Сейчас, вроде, полегчало. Осталось пожрать да перекантоваться до вечера. На площадь-то пойдешь? Может, все-таки к врачу?

— На хрен. На площадь пойду, у меня к духам свой счет. Пусть заплатят сполна.

— Что, крыша съехала?

— Не то слово. Оторвалась и улетела. Мозгов уже давно тоже нет.

— А как же Москва и все такое, что ты пару дней назад говорил?

— До Москвы мы еще, может, и доберемся, а сейчас за того пацана, что умер на руках, надо поквитаться с духами. Они рядом. Вон только перевалить площадь, — я кивнул головой в сторону Дворца, — там всем работы хватит.

— Не увлекайся, — предупредил Юра. — Смотрю, что действительно после контузии мозги у тебя съехали.

— Юра, я пытался этого пацана спасти. А когда дал последнюю сигарету, он умер. У меня на руках умер.

— Это его кровь у тебя на бушлате?

— Его.

— Понятно, у тебя появился комплекс вины перед умершим. Ты, наверное, считаешь, что он умер из-за твоей последней сигареты?

— Отгребись. Психологию я тоже изучал. Здесь дело не в комплексе вины. Понимаешь, вся государственная система настолько прогнила, что ее надо менять. Это не демократия, когда из-за чьих-то гнилых амбиций гибнут парни на своей территории. Не знаю, как толком тебе объяснить.

— Так после войны иди в политики. Говорить ты умеешь.

— Ты что, меня за шакала держишь?

— Тебя не понять.

— Я сам разобраться в себе не могу, но начинаю ненавидеть свою страну.

— Пиши рапорт и езжай отсюда. Тут быстро его подпишут.

— Не могу, чувствую, что это мое дело, остатки патриотизма, что ли. Не знаю.

— Пошел на хрен. На голодный желудок, после контузии, а у меня — после бессонной ночи, такие речи толкать… Или идем есть, или я тебя отведу к психиатру.