Я дрался на Ил-2

Через несколько месяцев я опять получил повестку, и история повторилась. Меня уже приняли кандидатом в члены партии. Я пошел в горком, те позвонили на завод, директор говорит: «Я ничего не могу делать, пускай ищет себе замену, тогда будет другой разговор». С этой заменой протянули до сентября 1944 года. Тут прошел слух, что в военкомате берут людей в авиацию. Я бегом туда. Говорю, что всю жизнь мечтал попасть в авиацию. Военком смотрит: «А ты часом не натворил что-нибудь? Ну, ладно, приходи завтра с вещами». Конечно, выданную мне повестку я уже никуда не понес, а на следующий день перемахнул через заводской забор (жили мы прямо на заводе) и утром с вещами был на вокзале. Уже на фронте я получил письмо от сестры, работавшей на том же заводе, что за мной была послана погоня, но перехватить меня они не успели. Немудрено – нас, нигде не задерживая, направили в Троицк, где находилась школа воздушных стрелков.

В этой школе я пробыл меньше месяца, из которых десять дней мы были на сельхозработах в Казахстане, а десять – по картинке изучали пулемет ШКАС. Самих пулеметов не было, не говоря уже о стрельбах. Через 20 дней в звании «рядовой» мы своим ходом пошли на фронт. Я так до конца войны и воевал рядовым. Где-то в мае на построении зачитали приказ, в котором мне сразу три звания присвоили: ефрейтор, младший сержант и сержант. Попал я в 92-й Гвардейский штурмовой авиаполк в декабре 1944 года, под Будапештом. В полк пришли вечером и сразу – в столовую. Повариха бегает, причитает: «Ребята, не знаю, чем вас кормить, уже все поели!» А мы оголодали в этой Троицкой школе – нас там только мороженой капустой кормили; так мы на помойку ходили, собирали картофельную кожуру. А тут нам со сковородок наскребли вкуснейшую жирную поджарку! Наелись – вот оно счастье! Поселились мы в деревне километрах в двух от аэродрома. Поначалу нас в эскадрилье было пять человек, и мы жили в одном доме. Какие условия? Перин не было, но спали нормально. Столовая была одна для всего летного состава, но стрелки сидели за отдельным столом.

На следующий день после прибытия мы стали свидетелями того, что такое война – из кабины возвратившегося с боевого задания штурмовика вытаскивали раненого стрелка. Для нас, необстрелянных, это было тяжелое зрелище. Ну, а дальше пошли вылеты. Меня включили в экипаж старшего лейтенанта Прусакова Виктора Сергеевича. Это был отличный мужик, аккордеонист, бывший командир роты пехотинцев. Он до войны окончил аэроклуб, потом попал в пехоту, а через некоторое время был отозван с фронта в летное училище. Но первый вылет я совершал не с ним, а с командиром эскадрильи. Таких необученных, как я (я даже парашют не умел надевать!), сажали на головные самолеты – мы же ничего не видим, а стрелок замыкающего самолета – самый важный. Меня посадили в кабину, я пристегнулся, чего потом никогда не делал, и мне говорят: «Вот тебе пулемет. Он в чехле. Его не трогай! Сиди и смотри по сторонам». Вот так первый раз в воздух я поднялся прямо на боевой вылет. Сижу, смотрю – кругом все крутится, сверкает, красивые облачка разрывов вокруг – как в кино. До того интересно, что я аж рот открыл и разглядываю – ничего не понимаю! Страшно не было – я просто не знал, что надо бояться. Обратно прилетели. С непривычки немного подташнивает. Вылез из кабины. Подошел к командиру, Мише Чекурину, и говорю: «Товарищ командир, рядовой Местер первый боевой вылет совершил». – «Хорошо. Давай, рассказывай, что ты там видел. Ты видел, как нас атаковали „мессеры“?» – «Не знаю. Я видел, что самолеты кружатся». – «А ты видел, когда ведомого сбили?» – «Понятия не имею». Сбили одного из шестерки. Бой был тяжелый, а мне казалось, что это кино. Я же ничего не понимаю. Стрелки, как и летчики, чаще гибли в первых вылетах. Когда стрелок сделал десяток вылетов, есть надежда, что он будет еще жить, хотя это не всегда от него зависело. Вот так я вылетов пять-семь сделал, прежде чем стал немного понимать, что к чему. Ребята помогли пулемет освоить – это было в их же интересах. Ведь мы друг друга прикрывали. Помогал механик по вооружению, рассказывал о возможных неисправностях, показывал, как действовать при обрыве гильзы.

А дальше началась боевая работа. Утром, обычно еще затемно, в окошко стучат: «Ребята, готовность на 4 часа». Это значит в 4 часа быть уже на аэродроме. Утром почти никто не завтракал – аппетита не было, сказывалось нервное напряжение. Бывало, и в обед ничего не ели, если были тяжелые вылеты. Компот попьешь, и все.