Я дрался на Т-34

Трофеи! О них разговор особый. В наступлении тылы за нами не поспевали, и я скажу, что с батальонной кухни мы питались, только когда выходили на отдых! Но после боя обязательно что-нибудь находилось. Потому что немцы не то что мы – нищие. У них все было. У нас тоже было, но где-то там, в тылу, до нас мало что доходило. А так все трофейное: колбаса, сыр, консервы мясные. Правда, хлеб у них никуда не годился. Мало того, что безвкусный, он еще и на хлеб-то не похож, все равно что опилки жевать. Вспоминаются еще получаемые по ленд-лизу полуторакилограммовые банки с салом шпик, копченым, порезанным на дольки длиной десять сантиметров, шириной один сантиметр, которые были проложены пергаментом. Достанешь два-три ломтика, положишь на кусочек хлеба, полкружки спирта махнул, закусил – и все в порядке! А пили так: в алюминиевую кружку наливали грамм сто чистого спирта, рядом ставили котелок с водой. Махнул (у меня сейчас даже слюнки потекли!), запил, и – никаких проблем. Только знаете что я вам скажу, те сто грамм, что нам полагались, пили за нас тыловики, а мы пили трофейный спирт. Правда, я никогда не пил перед боем. Выпить – это значит сгореть! Ни в коем случае! После боя, когда ты остался цел, да!

^{Трофейные часы, захваченные во Львове}

Когда мы дошли до Вислы и переправились на Сандомирский плацдарм, в батальоне оставалось пять танков. В первой роте было три танка и во второй роте – два танка. А мы, офицеры батальона, все на этих пяти танках. А куда мы денемся? Резерва-то у нас нет. Вот невольно и становишься внештатным членом экипажа.

Этими силами, совместно с 6-м мехкорпусом, также понесшим потери, мы защищали десять километров фронта. Пехота жиденькой цепочкой располагалась впереди, а мы метров на двести – двести пятьдесят позади них. Оборона такая, что плюнь – развалится. Но немцы на нас не полезли. То ли выдохлись, то ли еще по какой причине.

Один раз наш комбат повел командиров танков на рекогносцировку. Пришли к пехотинцам. Их ротный командир нас встретил, предоставил нам свой блиндаж. Мы выползли на нейтральную полосу, осмотрелись, распределили сектора обстрела и вернулись в окопы. Пора было возвращаться в расположение танков. Этот лейтенант нас предупредил: «Вы через вон ту опушку не ходите, она простреливается немцами». А наш комбат ему: «Да ладно, ничего, пройдем». Немцы сделали всего-навсего три выстрела – семь человек убито, из них четыре командира взвода и три командира танка. Вот так… Я был контужен. Спас меня мой «парабеллум». Это замечательное оружие, которое по всем параметрам превосходит наш «ТТ». Снаряд разорвался недалеко – где-то метрах в 3–4, и осколок, предназначавшийся мне, попал в пистолет, искорежив его. Меня отбросило взрывной волной, изо рта, ушей и носа текла кровь. Как потом мне рассказывали, меня тоже посчитали убитым, но, когда заворачивали в плащ-палатку, чтобы похоронить, я пошевелился. Повезло, а могли бы и закопать. У меня была сильнейшая контузия, но в медсанвзводе меня откачали, и дней через пятнадцать я стал слышать и нормально разговаривать.

Пока стояли на Сандомирском плацдарме, я сжег Т-IV. Получилось это так. Я отлично стрелял из орудия. Даже участвовал в соревнованиях на лучшего стрелка, которые Лелюшенко, командующий 4-й танковой армией, проводил во время перерыва между боями. На них я выиграл портсигар с папиросами «Прибой 175», изготовленный из латунной гильзы с надписью: «Отличнику стрельбы из танкового оружия». Так вот как-то раз мне комбат говорит: «Видишь, вон немецкий танк идет». Я говорю: «Вижу». А немецкий танк полз по своим делам вдоль нашей обороны на расстоянии 1200–1300 метров. «Ты отлично стреляешь. Давай махни его». Я сел в танк, приложился к прицелу, навел, выстрелил. Снаряд прошел левее и выше башни танка. Я делаю второй выстрел – опять та же история. Немец уже развернулся и стал лбом – засек, что по нему стреляют, и ищет, где мы находимся. Тогда я вылезаю из танка – чего еще в этом танке, сгореть, что ли?! Я говорю: «Знаете что, там прицел или сбит, или умышленно выведен из строя». Комбат говорит: «Да, плохо дело. Ты пойди из другого танка стрельни». Подошел к другому танку, который стоял за сараем. Я говорю командиру: «Давай, выведи танк, я сейчас немца сожгу». – «А где, – говорит, – танк-то? Я не вижу». – «Ну пойдем, посмотришь». Вышли мы из-за сарая: «Видишь?» – «Ой, давай, – говорит, – я сам». – «Подожди – это моя добыча». Вывел он танк, я сел на место наводчика и первым же снарядом как дал в лоб, так он и загорелся! Прямо под погон башни попал! Выскочило из него только два человека, а двое, должно быть, там и остались. За это меня наградили орденом Красной Звезды и еще дали премию пятьсот рублей. Это была общая практика, когда за подбитый танк награждается именно командир. Ведь экипаж, по существу, обеспечивает его работу. Но вообще, после операции награждаются все уцелевшие.

^{Танкисты 4-й танковой армии}