Я дрался на Т-34

– Кого танкисты, воюющие в экипажах, считали «тыловыми крысами»?

– Тех, кто находился в батальонных порядках, не дальше тыла батальона, «тыловыми крысами», «придурками», «шкурами» и «прочей нестроевой сволочью» не считали. И наш повар, и водители колесных машин, и ремонтники считались своими людьми и боевыми ребятами. Но это определение было достаточно условным. Ведь и патологический трус замполит Смирнов, и заместитель командира по строевой тоже находились в батальоне, но их не уважали, а майора Смирнова просто откровенно презирали. Великолепно относились к нашему начбоепиту капитану Вихрову и к ремонтникам, ребятам изумительной смелости. И даже ремонтники из СПАМа (сборный пункт аварийных машин), которые могли находиться и в пяти километрах от передовой, считались настоящими боевыми товарищами. Наш батальонный медик, военфельдшер старший лейтенант медицинской службы Иван Паньков был мужественным воином, на него надеялись, мы знали, что он не бросит в бою и вытащит из горящего танка. Наш кладовщик «продовольственник» старшина Карпухин и писарь Клопов были танкистами, занявшими «тыловые должности» по возвращении из госпиталей, после тяжелых ранений. Клопов был прежде башнером. Карпухин воевал до ранения стрелком-радистом. Уникальный был человек, просто феноменальный. Заслужил стойкую репутацию, что у него – снега зимой не выпросишь, но был при этом порядочным парнем. А вот к служившим в штабе бригады отношение у простых танкистов было негативным. Штабные находились от нас как бы на другом полюсе Земли, мы их не видели, были во всех отношениях далеки от них. Штабные «придурки», составлявшие «ядро бригады», имели к настоящей войне такое же отношение, как я к китайской авиации. И появлялись они в батальоне крайне редко и только во время затишья или на переформировке. Их так и называли – «вечно живые», штабные почти не погибали. В нашей 2-й отдельной гвардейской бригаде изначально не могло существовать понятия «ветеран бригады». Мы были «бригадой прорыва», несли дикие потери, и продержаться живым и не покалеченным больше полугода было за гранью фантастики. Само понятие «старожил» действовало среди экипажей уже после третьей танковой атаки. Но в штабе бригады таких «ветеранов» было пруд пруди. Распевали штабные по пьянке «Марш 2-й гвардейской бригады» – «Лелюшенко, танкистов отец» – и ощущали себя, наверное, в те минуты самыми героическими людьми на всем советско-германском фронте. Был среди них один младший лейтенант, командир танка, уже второй год торчавший в штабе бригады вместе со своим экипажем в качестве охранника бригадного знамени. В боях он никогда не участвовал, и отношение к нему в нашей среде было ужасным. В зимнем наступлении, когда уже некому было воевать, этого лейтенанта, «ветерана бригады», прислали ко мне в сборную роту. Мы должны были пройти по заминированному шоссе, времени подождать, когда подойдут саперы, нам не дали. Мой танк пошел первым по самому краю болота. Приказал всем танкам идти точно по моей колее. А этот «знаменосец» сам сел за рычаги, сказал, что не ручается за своего механика-водителя. И специально посадил машину в болото. Потеряли драгоценное время, пока вытаскивали. Я врезал этому лейтенанту, хорошо хоть не пристрелил, и он, как пес с поджатым хвостом, побежал жаловаться Дорошу, а после него и самому полковнику Духовному. Но комбриг Духовный только передал через комбата, чтобы Счастливчик (то есть я) свои нервы для войны приберег. А лейтенант этот так и застрял с «фингалом» на роже в штабе бригады, увильнул все-таки, сволочь, от участия в атаке. А после войны небось в школах басни пионерам рассказывал, как он два года давил гусеницами своего танка фашистскую нечисть…

– Чем обусловлено крайне негативное отношение большинства простых танкистов к политработникам?