Я дрался в Новороссии!

Подходит мать и начинает рвать души присутствующих. "Как тебе, мой любимый сыночек, было больно! И почему я не заслонила тебя собой? Что мы без тебя будем делать? Твои красивые ручки никогда не дотронутся до меня! Ты всех хотел защитить! Как тебе было больно!" Наконец-то мать отводят. Становится легче. Почему-то плач матери воспринимается как упрёк. Он погиб, а ты? Стыдно смотреть на убитого мужчину. Стыдно быть мужчиной, считать себя мужчиной и стоять со здоровыми руками и ногами у гроба мужика, погибшего за идеи, которые ты поддерживал на митингах, за которые голосовал. Он-то пошёл до конца. А ты? Покричал на митингах и в кусты? Люди с автоматами на плече отстаивают твои идеи, не так ли? Их совесть не мучает. Они сделали выбор. А ты? Ты прячешься за их спины и выдумываешь сотни убедительных для тебя отговорок. Стар. Не служил в армии. И прочее.

Ваня распоряжается умело, с толком. Голос приятный. Решения верные. Движения пластичные. Подвижное лицо и обрывки грамотно построенных фраз выдают человека, обтёсанного высшим образованием. От ДК Куйбышева поехали к Планетарию, где жил погибший. Гроб постоял. Я не подходил. Коллеги матери погибшего тихо перебрасывались словами. Вспоминали, как погибший, ещё мальчиком, не знающим свою судьбу, приходил с мамой на работу. Женщина лет 55-60 говорит, глядя на мелкого, бараньего веса, ополченца: "Куда этот шкет лезет? Он что, сможет меня защитить?" Стоящий рядом мужчина отвечает, что в современной войне рост и вес не главное. Надо уметь обращаться с оружием. Надо уметь воевать. Молчание. Начинают говорить на посторонние темы. Понимаю: про себя думают, что погиб глупо. Надо было прогнуться, потерпеть. Всё не так страшно. Нет никакого фашизма. Жизнь ведь одна и прочее.

Поехали на кладбище. Ополченцы на трёх машинах выезжали вперёд и, перекрывая движение с боковых улиц, обеспечивали колонне из трёх автобусов и десятка легковых машин зелёную улицу. Работали чётко. Две машины с донецкими номерами. Одна без номеров и стёкол. По встречной полосе ополченцы ехали с включённой аварийной сигнализацией. На подъезде к кладбищу остановились и минут двадцать ждали. Оказалось, должны подъехать ещё три похоронных процессии. Погибло четверо донецких мужиков! Стоим возле машин. У одного ополченца лет 30-ти вижу характерный синий след на левой скуле. Понимаю, что успел поработать на шахте и получить царапину углём. У моего отца в таких синих метках было всё тело, особенно спина...

Скомандовали: "По машинам". Подъезжаем к кладбищу. Справа и слева лесопосадка или зелёнка. Где-то далеко ухают пушки. Жена говорит с тревогой: "А если в нас кто-нибудь стрельнет? Устроит провокацию?" Ополченцы и об этом подумали. Несколько бойцов с колена сканируют окрестность, держа автоматы наизготовку. Подошли к свежо разрытым могилам. Охрана с автоматами нарисовалась от скопления людей метров за двадцать. Они внимательно смотрят по сторонам, не обращая на нас внимания.Подъезжают катафалки с портретами покойных на лобовых стёклах. Из них, пригибаясь,  выходят близкие. Выносят гробы с телами, кресты, венки. Всё это проносят мимо меня. Лица постарше, чем наш. Все в камуфляже. За каждым гробом медленно движутся родственники с цветами. На проносимых венках читаю надписи о борьбе с фашизмом, позывные "Юстас", "Беркут", "Шахтёр". Все три погибших одного 1968 года рождения. У всех украинские фамилии на "ко". Думаю: "Один на "ов", три на "ко". От рук Авакова, Парубия, Найема и других персонажей, далеко не славянских корней, которым чужда великая русская идея".

Гробы параллельно. Два батюшки и две певчие начали службу. Тянут на распев имена "Алексея, Артёма, Сергия, Ивана погибших за други своя, павших мученической смертью" и желают им царствия небесного. Я рассматриваю публику, хотя жена уже сделала мне замечание. До приезда отставших катафалков мы с ней стояли рядом с группой ополченцев, и я отрывочно слышал их одобрение объединению. Они заметили моё любопытство, замолчали и отошли. Батюшки отпевают. Я смотрю на маленькую женщину в камуфляже, с автоматом, на руки её с дешевенькими золотыми перстеньками. Вспоминаю, что на шеях мужчин ополченцев видел золотые цепочки. "Люди не собираются умирать. Не думают о том, что эти цацки снимут с их трупа чужие руки". Сбоку, чуть впереди, стоит ополченец лет 65-ти. Я обратил внимание на его щадящую походку, на ноги, обутые в кроссовки, которые он низко слал над землёй, чтоб как можно меньше сотрясать спину. Почти шаркал ими. "Сто пудов у него радикулит и болит правое колено", - подумал я. "И автомат ему, ой, как тяжко носить". Сейчас я рассматриваю его вблизи. Нездоровый цвет лица, выпавший верхний резец и седая голова. Старик, которого  не вооружит уже ни одна армия, кроме нашей Добровольческой. "Этот "агент ФСБ" лет тридцать отмантулил в шахте", - думаю я.