Я тупо смотрел на его подарок. Мне казалось, я смущаю Раздольнова. Но на самом деле он смущал меня. Петухов молча пыхтел трубкой, разглядывая чертеж, и незаметно прикрыл крымское письмо. Катерина ушла на кухню.
Минут через двадцать Раздольнов вернулся. Катерина, открыв ему, вскрикнула как от пожара. Мы вбежали. Раздольнов стоял в обнимку с неправдоподобно громадным пылающим букетом пионов.
— Прямо на душе легче, — говорил он грубовато от смущения Катерине. — Этим заморские цацки подавай! Ну и шут с ними! А вам — сама природа к лицу. Ее же из-за моря возить не надо!
Он был радостен и сдержан. Катерина чмокнула его в щеку и потащила цветы в ванную.
— Молодец, — похвалил я.
Раздольнов будто бы не слышал, прошел в комнату.
— Ну, рассказывай, что ли, — строго сказал Петухов. — Может, выпьем для приезда?
— Не могу, за рулем…
Но Пашка все-таки полез в шкафчик.
Раздольнов оглядел журналы, не приглядываясь. Тянул неловкое время.
— Журналец технический, что ли?
— Технический.
— А красочный какой. Смотри-ка. С бабками голенькими. Петухов возразил:
— Ну, не совсем голыми. Все-таки соцдемократы… Раздольнов хмыкнул:
— Однако… прямо тебе на грани… Пашка наклонился над журналом:
— Да… Осталась самая чуть… Убери эту чуть — и сразу тебе капитализм начнется.
Раздольнов засмеялся, закрыл журналец.
— Я, мужики, на все эти штуки гляжу, как собака на афишу. Бумажка, она и есть бумажка… Баба должна быть вживе. А живую я и под сарафаном разгляжу, когда охота придет… А не придет — бог с ней… Насильничать природу — последнее дело… Психопатия… Жаль, тороплюсь. А вы заезжайте, мужики, когда в пути окажетесь. Я в городе редко. Все в деревне сижу. Сейчас по делам был, сувениры раздавал. Словом, облегчал душу перед старой дружбою…
И открыл дверь, так и не спросив про Клаву.
В коридоре он столкнулся с раскрасневшейся Катериной, несшей пионы в вазе.
— Куда? — спросила она. — А обедать?
— Виноват, красавица Катерина Петровна, вдругорядь, — улыбнулся Иван и сказал Пашке, повертев большой головою: — Вот тебе, добрый человек, и вся производительность труда!
И ушел, радостно ухмыляясь.
ЧАСТЬ III
«СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ»
Человек, стареющий вместе со своим автомобилем, имеет в руках прекрасную модель самого себя.
Автомобиль начинает сыпаться сразу и со всех концов, как, впрочем, и человек. Пока они оба новые — все идет хорошо и все ремонтные работы не уходят глубже вопросов внешнего вида. Промыть полировочной водой, побриться, срезать бородавку, заменить ниппель, принять пирамидон, сменить ремень, выпить ессентуки и прочие мелочи.
Можно еще быть беззаботным и проявлять повышенное волнение, твердо понимая, что все это пустяки, здоровья непочатый край и можно ехать дальше, ни о чем существенном не заботясь.
В одной книге написано: «Молодой человек — это не старый человек». Сколько живу на свете, не устаю удивляться безошибочности этого суждения.
Старый автомобиль — это не новый автомобиль. Когда он стареет, он стареет сразу по всем швам. Уже в поисках стука вкладышей можно натолкнуться на развалившийся подшипник или задранный поршень, уже следуя точной диагностике и устраняя шум в заднем мосте, можно совершенно свободно обнаружить прорехи в системе питания или неполадки в коробке передач.
Так, устраняя гастрит, мы натыкаемся на язву двенадцатиперстной кишки, обнаруживая по дороге холецистит и замечая признаки диабета. И уже не до полировочной воды, не до бородавки и не до пустячной головной боли. Черт с ним, с ниппелем, не в нем счастье. Надо лезть в глубь организма, где уже поцокивают сносившиеся клапаны, гремят редукторы, барахлит печенка и органы внутренней секреции производят свою подспудную борьбу за безопасность организма, обезопасить который уже весьма и весьма трудно.
А жить между тем надо. Это может подтвердить любой житель, не связанный никакими предрассудками. Жить надо. Это может подтвердить любой парень, который в воскресенье в первой половине дня выходит на автомобильный базар, держа в руках свой разнокалиберный, безалаберный, нетавреный, не записанный в прейскуранты, но зато абсолютно гарантированный товар.
Любой парень в возрасте от семнадцати до семидесяти лет, при шедший со своим товаром на этот базар, становится неоформленным действительным членом подспудной секты жрецов Автомобильного Долголетия.
В эти часы милиционеры уходят пить квас, а торговые надзиратели опускают очи долу. Великий бог торговли Меркурий с металлическими закрылками на щиколотках осеняет своим присутствием драгоценное старье, вываливаемое на асфальт, на прилавки, на ящики и на рундучки.
Робкие торговки раннею зеленью в эти часы подвержены особому пристрастию базарных надзирателей, которые поднимают свои веки, для того чтобы смотреть только на них, на робких торговок.
Мир разделен на два взаимоисключаемых клана. Явный и ясный клан, уплативший базарный налог за свои натуральные плоды природы, и мутный подспудный клан, чей товар не мерен, не оценен и не ясен, как не ясны пути его движения от производителя к потребителю.