Я и Мы

Он охотно показал мне гипноз. Его преподавательская жилка в сочетании с вполне простительным стремлением охмурить оказалась весьма кстати.

Звуконепроницаемый гипнотарий. Полутьма.

Сижу не дыша на краешке стула. Приводят больную; молодая женщина оживленно и складно говорит, что чувствует себя прекрасно, видно, что Д. обожает, и непохоже, что больна.

Он особенно не мешкает.

— Полежите немного. Тишина.

Пульс.

В вытянутую руку — ключ.

— Внимательно. Пристально. Смотрите на кончик ключа. Внимательно. Пристально…

И здесь начался странный фокус со временем. Время стало пульсировать. Я не мог понять, быстро оно течет или медленно, я пульсировал вместе с ним.

— …восемь… Теплые волны покоя… Туман в голове…

Это был гипнотический темпоритм, гипнотический тембр, роскошно сотканный голосом музыкальный рисунок сеанса. Слова могли быть о мазуте… Впрочем, нет, конечно, слова должны быть именно теми, какие произносил Д., но главное заключалось все-таки не в их конкретном значении. Теплые волны покоя вибрировали в его груди и горле, обволакивали мозг и тело, даже паузы между словами заполнялись этой вибрирующей массой. Изумительные модуляции, и никаких глаз.

— …десять… Рука падает…. Глубоко и спокойно спите…

Нет, спать мне не хотелось, я был просто в трансе, но всем существом чувствовал, как хорошо бы заснуть.

А пациентка уже вовсю похрапывает…

Вдруг Д. начинает с ней разговаривать:

— Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно… Хр… х-х-х…

— Прочтите стихотворение.

— «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том. И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом…»

— Хорошо…

— Хрх… хр..

— Кто это вошел в комнату? (Никого, разумеется).

— …Мой брат.

— Поговорите с ним.

— Здравствуй, Женечка, что сегодня получил? (Д. толкает меня в бок, чтобы я ответил. Я мешкаю, глотаю слюну.)

— Три балла по арифметике… А как у тебя дела?

— Х-ф-х…

Что такое?.. Д. улыбается: забыл передать контакт, она же не слышит меня… Передает. («Вы сейчас услышите другой голос».)

Еще несколько фраз… Она мне отвечает, я ей… Потом все разговоры кончаются, начинается лечебное внушение.

Голос Д. излучает торжество органной мессы.

— С каждым днем вы чувствуете себя спокойнее и увереннее.

Растет вера в свои силы. Улучшается настроение… Затем он дал ей просто поспать. И конец:

— Десять… пять… три, два, один!..

— …Ох… Как хорошо. Выспалась… Спасибо вам!.. Можно идти?

— Никаких снов не видели?

— Что вы, как убитая спала.

— Ну хорошо. Можно идти.

— До свиданья.

На сеансах с нею Д. не только внушал, но и нащупывал скрытые истоки конфликта, глубокие болезненные точки психики.

А я потом ходил на сеансы еще. И не только к Д. Наконец решился и провел свой первый настоящий сеанс — очень посредственно.

РЕПОРТАЖ ИЗ КАБИНЕТА: ХИМЕРЫ И ВОЛЯ

Нравится, что здесь узел, в котором пересекается все, что где-то здесь, под руками, в глазах, за словами прячется и скользит, не даваясь, глубинный корень душевного бытия.

Нравится напряжение, каскад ситуаций. А сколько покоя, сосредоточенности и забвения. Хирург да поймет психохирурга, работающего без скальпеля, тонкими орудиями поведения, слова, движения, прикосновения и, может быть, еще чего-то. В одном кабинете, в одной аудитории, с одной головою и парой рук ты волшебник и ничтожество, бог и червь: стихия материала швыряет от всевластия к беспомощности, тычет в неведомое. Работать по шаблону и тут можно, есть гипнотизеры-халтурщики, но психотерапевта-халтурщика быть не может; впрочем, некоторые халтурщики непроизвольно оказывают хорошее психотерапевтическое действие — дай им бог поменьше вредить.

Приносят карточку. П. Б., 40 лет, технолог. До травмы все нормально. (Никогда этому не верю стопроцентно, но предположим.) Три года назад был сбит машиной, долго лежал без сознания. После этого появились навязчивости.

— Боюсь высоты — кажется, что выброшусь, прямо тянет. Боюсь острых предметов — бритв, ножей: зарежусь или зарежу кого-нибудь. Прохожу мимо витрин, вижу роскошные стекла: разобью, разнесу… Чем меньше ребеночек, чем нежней, тем страшней… В компании сижу и вдруг: сейчас вскочу, заору, выругаюсь, кого-нибудь ударю, кинусь, сойду с ума… Даже не мысль, а будто уже так делаю… Думаю только об этом… Страшно, борюсь, вдруг не выдержу… Никому не говорю…

Ага, контрастность… Именно то, что исключается, что под сильным табу, то и лезет… Зловредный бунт подсознания. У каждого это есть, у каждого, но под контролем, а у него вырвалось.

— Сколько времени это уже у вас — все три года после травмы?

— Да, все три.

— И все три года боретесь?

— Все три года.

— И ничего не случилось? Ничего не наделали страшного?

— Пока ничего, но каждый момент боюсь и борюсь, даже сейчас…

— И ничего не сделаете. Никогда. Это исключено.

— Но ведь мучительно…

— Ну еще бы… А все равно никогда не сделаете и сами это знаете.

Хульные мысли, кощунственные наваждения — так это называли во времена, когда нравственный контроль шел через религию. Страшный внутренний позыв к оскорблению святыни, жутко-насильственное умственное надругательство.