Я — ярость

Она отъезжает от перекрестка, впервые за долгое время замечая, что дышит полной грудью, что грудная клетка движется, что при желании она может сделать глубокий вдох. Элла никогда не бывала дальше, чем в тридцати минутах от дома. Никогда не ездила по новому шоссе в одиночку. И вот теперь она едет по навигатору в телефоне в то место, где никогда не была, и не знает, что произойдет.

Больше всего Элла боится не того, что не сможет найти маму.

Ее пугает мысль, что мама, возможно, вовсе не хочет, чтоб Элла ее находила.

48.

Чтобы разбудить Патрисию, и в лучшие дни нужно приложить массу усилий, а сейчас она еще и приняла «Перкосет» со снотворным. Она держалась, пока рядом была Бруклин, пытаясь быть начеку на случай, если у девочки будет приступ и ее надо будет контролировать, но вечером… в общем, ей было больно. Организм боролся изо всех сил. Патрисия заперла внучку в гардеробной и приняла две таблетки, испытывая лишь легкое чувство вины. Сон — глубокий и гулкий, как пропасть, а потом… какие-то звуки, так много звуков… и что-то прорывается внутрь, вытаскивает ее из липкого болота без сновидений, принося с собой нарастающую волну паники. Патрисия резко садится в кровати; глаза почти не разлепить. Она срывает ночную маску и обнаруживает, что ее окружает кромешная тьма.

— Что? — хрипло спрашивает она. — Что такое?

— Мамочка! — кричит Бруклин. — МАМА-А-А-А! ПОМОГИ!

Это даже не зов и не крик.

Это раздирающий горло вопль ужаса, к которому детей учат прибегать, если их пытаются похитить или если случилось что-то страшное и надо вызывать скорую.

И этот вопль доносится из гардеробной.

Однако это не Ярость. Приступ проходит в полной тишине, без единого хриплого вздоха — теперь уж Патрисия знает это наверняка. Она сбрасывает тяжелое одеяло, скатывается с кровати (позвоночник угрожающе хрустит). Будильник показывает, что время перевалило за четыре утра. Патрисия спешит к гардеробной, в темноте нащупывая дорогу. Она убирает стул, которым подпирала дверную ручку, дверь распахивается, и Бруклин мокрым личиком вжимается в живот Патрисии, поливая слезами ее ночную рубашку.

— Мамочка, мне снился кошмар! Я не могла уйти! Оно бежало за мной, и схватило меня своими большими чудовищными руками, и развернуло меня, и сжало шею пальцами, и я не могла дышать, я ненавижу чудовище, оно не отпускало меня!

Все это вырывается на одном дыхании и заканчивается пронзительным всхлипом, Патрисия прижимает внучку к себе. Хочется сесть на пол и посадить малышку к себе на колени, но раны пульсируют жаром, и, возможно, пришло время признать, что в ее возрасте нельзя вытворять такое без последствий. По этой же причине она не может подхватить Бруклин на руки. Вместо этого Патрисия пятится, пока не натыкается на большое бархатное кресло в углу. Она падает в него, сажает Бруклин к себе на колени, и та прячется в ее объятиях, обхватывает Патрисию руками за талию изо всех сил.

Ее маленькое тельце содрогается не переставая, она плачет, и Патрисия не знает, что еще сделать, — она просто гладит Бруклин по спине и сидит, обнявшись с ней.

— Мамочка, я хочу, чтоб чудовище ушло!

Патрисия переводит дыхание, не зная, что сказать. Может, в темноте, держа на руках полусонную девочку, лучше хранить молчание? Пусть она думает, что это мамины руки, такие нужные, защищают ее от всего мира. Или лучше заговорить и напомнить Бруклин, что, даже если мама не рядом, о ней все равно кто-то позаботится? Патрисия даже не знает, открыты ли глаза у девочки, понимает ли она, где находится и что происходит, — или просто заблудилась в странных дебрях, как умеют только дети, и ее разум воспринимает лишь то, что хочет видеть, отметая все остальное.

— Оно когда-нибудь уйдет?

Патрисия совершенно уверена, что чудовище, преследующее ее бедную внучку, — это «он», а не «оно», и он делает все возможное, чтоб вернуться в жизнь ребенка.

— Ш-ш-ш-ш. — Она слегка покачивается. — Тише.

Бруклин замирает и отстраняется, ее тело напряжено.

— …Мама? — спрашивает она с подозрением и страхом.

— Это бабушка, но я здесь, и ты в безопасности. Никакое чудовище до тебя не доберется.

Бруклин снова вздрагивает, но больше не пытается отстраниться. Она как лошадь: мышцы напряжены, конечности подергиваются. Будто она решает, сорваться с места — или все же остаться.

— Знаешь, как сделать так, чтоб чудовище ушло? — спрашивает Патрисия у Бруклин совершенно нормальным голосом, подразумевая, что все идет своим чередом.

— Нет. — Бруклин прижимается чуть ближе, внимательно слушая.

— Надо перестать в него верить.

Бруклин делает паузу, обдумывая это утверждение.

— Я не думаю, что это правда, бабушка. Некоторые чудовища… им все равно, что ты о них думаешь.