Я – Ясон. Книга 5

Романову не было нужды особо стараться. Не успел Пинчук договорить, как он – двухметровый богатырь с ярко выраженными надбровными дугами – уже испытывал неимоверные муки совести оттого, что издевался над интеллигентным человеком с умным лицом, чья единственная вина заключалась в том, что тот всеми силами старался помочь попавшей в беду сироте.

– Почувствовал, да? – заглянул ему в глаза Толя. – Чего молчишь?

Удрученно покачав головой, Романов сказал о том, что ему сейчас до того худо – хоть в петлю лезь.

– Ну вот! – неизвестно чему обрадовался Пинчук. – Так же и с Медеей! Все, кто с ней общались, испытывали примерно те же чувства. Я, кстати, тоже… Так до того это, скажу тебе, дошло, что она, по-моему, сама вскорости уверовала в то, что все вокруг провинились перед ней!.. Короче, – хлопнул ладонью по столу, – ходячий укор совести – вот кто она такая!

– А основания считать себя обиженной у нее были?

Пренебрежительно махнув рукой, Пинчук ответил, что основания считать себя обиженным, если поискать, найдутся у каждого. Потом подумал над тем, что сказал, и, почесав затылок, добавил, что в случае с Медеей, причины как раз таки, возможно, и были.

– Нет ну, ты, чума, сам посуди! Если бы тебя посадили в больницу лет эдак на десять, двенадцать, как бы ты себя вел?

Вместо ответа, Романов спросил: чем она болеет.

Пинчук пожал плечами. Сказал, что с Медеей через несколько дней после гибели Любы – ее матери, случился какой-то приступ.

– Что за приступ, не знаю, все кругом, как воды в рот набрали, но догадываюсь…

Пинчук осмотрелся по сторонам, так, словно хотел удостовериться в том, что их никто не подслушивает. Наклонился над столом и, повертев указательным пальцем у виска, сказал, что Медея, по его мнению, немного того.

– Того, это в смысле, ненормальная? – уточнил Романов.

– Нет, что ты! – замахал руками Пинчук. – В этом смысле она нормальнее нас с тобой, тут вопросов к ней нет… Но ведь, знаешь, как иной раз бывает, – шепотом добавил он, – сегодня ты нормальный и почти что трезвый, а завтра прицепится к тебе какая-нибудь чума, скажет что-нибудь такое, отчего душа наизнанку вывернется, и всё – вызывай санитаров!

– Ладно, – Романов в раздражении отодвинул от себя пустой стакан. – Как ты собираешься искать Медею?

Такая постановка вопроса Пинчуку не понравилась. Он отвернул от Романова лицо и обиженным голосом сказал, что искать, по его мнению, в таких случаях полагается тому, кому это больше всего надо. А поскольку ему, Толе, это ни к чему, баб у него и без того хватает – только свистни, он, если и согласиться искать Медею, то только в качестве добровольного консультанта.

3 августа

Пинчук позвонил Романову рано утром. Спросил, как у него, чумы, идут дела и тут же, не давая ответить, предложил этим вечером, не позже восьми, съездить в поселок Черемисово, где проживали мать и сын Нюры Маняшкиной – бывшей домработницы Давида Дадиани.

– Сама Нюрка, как ты слышал, умерла несколько лет назад. Но бабка, насколько мне известно, еще при памяти и должна помнить, где живет дядя Миша – ее то ли кум, то ли сват.

– Ты хочешь сказать, дядя Миша, который работал у Дадиани садовником, знает, где искать Медею? – спросил Романов. – Откуда такая уверенность, если не секрет?

– По словам соседей Давида, которых я навестил два часа назад, дядя Миша работал в саду Дадиани в день, когда те всем семейством переезжали на новое место. Значит, должен знать!

Несмотря на то, что Романов так не считал, известие о том, что в порядком затянувшихся поисках Медеи появился первый след, обрадовало его. Пообещав быть в Липовке ровно в восемь часов вечера, он положил трубку и принялся готовиться к поездке за город.

***

Проскочив мост над заросшей густым камышом речкой, от которой осталась разве что одна дорожная табличка с названием, Нексия въехала в село, расположенное на склоне пологой горы. Руководствуясь указаниями Пинчука, некогда бывшего здесь на похоронах Нюры Маняшкиной, Романов свернул с центральной улицы сразу после того, как пересек первый перекресток, и остановил машину в глухом широком переулке возле небольшого зеленого дома.

Ткнув пальцем в сторону висевшей перед калиткой голой лампочки, Пинчук сказал: здесь. Отцепил ремень безопасности и, отвечая на приглашение Романова составить ему компанию, сказал, что лучше подремлет на свежем воздухе.

– Ты, кстати, чума, там тоже особо-то не рассиживайся! – сказал он, раскладывая переднее сиденье. – А то у меня свидание в полночь. Как бы не опоздать!

После чего разлегся на сиденье и, широко зевая, принялся рассказывать о своей подружке и ее ревнивом муже, из-за которого они, два голубка, вынуждены встречаться исключительно по ночам, когда муж, вреднюга, уходит в третью смену.