Я — из контрразведки

— Как «представиться»? — улыбнулся Климович. — Вы, вероятно, хотели сказать «возобновить знакомство»? Ведь Петр Николаевич в декабре 1916 года служил в Кишиневе и часто бывал у вас в доме. Он с таким удовольствием вспоминал об этих последних светлых днях… Мы только вчера говорили… — Климович явно ждал объяснений.

А Марин улыбался, глаза его сияли от счастья, а внутри… была пустота. Вот оно, это «маленькое обстоятельство», «деталь», о которой говорил в последнюю ночь Крупенский. Да–а, никто этого не предусмотрел… И не мог предусмотреть, даже Артузов, даже сам Дзержинский не подумал о том, что нужно было просмотреть послужной список Врангеля. А–а, чепуха какая! Врангеля, Климовича, еще кого? Десятков генералов и офицеров, да и где взять эти списки — где архивы, где что? Работа для мирного времени, а не для пика гражданской войны. Что ж, кажется, попал в капкан новоиспеченный «помощник начальника» и выхода нет. На окнах решетки, не выпрыгнешь, а и выпрыгнешь, далеко ли уйдешь?

— Я… буду счастлив именно представиться его превосходительству, — с очаровательной улыбкой повторил Марин. — Здесь какое–то недоразумение. Я никогда не встречался с Петром Николаевичем, и он не мог видеть меня раньше. Ручаюсь.

Зинаида Павловна смотрела с плохо скрытой тревогой, и Марин широко улыбнулся ей в ответ.

— Собор совсем рядом. Мы будем там через две минуты, — сухо сказал Климович. — Прошу.

В Адмиралтейском соборе царил вечный сумрак. Сухо потрескивали свечи, плотной стеной стояли молящиеся, хорошо одетые женщины и офицеры, только у выхода теснилась небольшая группа людей, по виду — мастеровые, с портового завода. Было душно, смрадно, пламя свечей колебалось, над толпой разливался густой бас протодьякона:

— Вору и изменнику, клятвопреступнику Стеньке Разину–у–у…

Протодьякон пророкотал весь чин анафемы и опустил зажженную свечу пламенем вниз и заревел так, что погасло сразу несколько свечей в ближайшем шандале. Он предавал проклятью «убийцу и изменника Стеньку».

Перед Климовичем, Мариным и Лохвицкой расступались и пропускали их вперед. Марин увидел конвойцев и за ними слегка сутулую спину Врангеля. На нем была парадная белая черкеска. А протодьякон продолжал реветь, придавая анафеме злоумышленников, поднявших руку на «православного государя» и «помазанника божия» и «злодеев, умертвивших его».

— Он похож на репинского протодьякона из Чугуева, — шепнул Марин Лохвицкой и показал глазами на дородного священнослужителя.

Лохвицкая с трудом сдержала улыбку и приложила палец к губам.

— А–а–на–фема… — Опущенная свеча затрещала и погасла. По собору пронесся вздох. — Не принимает господь наших проклятий, не принимает, — услышал Марин всеобщий ропот.

Врангель повернулся, конвойцы бросились вперед и образовали неширокий коридор. Врангель двинулся по этому коридору, отвечая на приветствия, улыбаясь направо и налево. Его сопровождали молодой генерал в простой гимнастерке и старик в сюртуке при галстуке. Марин узнал «наштаглава» Шатилова и премьера правительства Кривошеина. Но вот Врангель заметил Климовича, дружески кивнул ему, приглашая следовать за собой. На паперти Врангель остановился, прицепил кинжал. Офицеры крестились и надевали фуражки.

— Ваше превосходительство, — подошел к нему Климович, — сердечно рад представить вам, — он пропустил вперед Лохвицкую и Марина.

Врангель был высок, широкоплеч, с узкой талией и слегка кривыми ногами прирожденного кавалериста. Парадная белая черкеска с серебряными газырями и кинжалом на поясе подчеркивала моложавость главнокомандующего, на шее у него висел боевой крест Владимира с мечами, над газырями — белый офицерский Георгий четвертого класса. Врангель протянул руку Лохвицкой:

— Очень рад, сударыня. Вы целы, невредимы и, как всегда, прекрасны.

— Благодарю, ваше превосходительство, — улыбнулась Лохвицкая. — Господин Крупенский — мой спаситель. — Она отступила на шаг.

Врангель несколько мгновений пристально вглядывался в лицо Марина, взгляд у правителя был цепкий, острый, но было в нем и нечто такое, что Марин поначалу не уловил. Он очень волновался и ждал, что вот сейчас Врангель заговорит и первыми его словами будут «конвой, арестовать».

— Как поживает Александр Петрович? — вдруг спросил Врангель.

И Марин сразу же заметил то, что поначалу от него ускользнуло: в глазах Врангеля — слегка навыкате, «волчьих», как говорили в его окружении, — была самая обыкновенная доброжелательность.

— Отец умер на пути к Новороссийску, — глухо сказал Марин. — Я оставил гроб с его телом у причала, ваше превосходительство.

— Какой ужас! — искренне покачал головой Врангель. — Ваш батюшка тогда, в Кишиневе, так радушно принимал нас, был так гостеприимен, царствие ему небесное… — он перекрестился.

Все перекрестились вслед за ним. Марин бросил взгляд на Климовича и почувствовал, что у генерала явно отлегло от сердца.

— А я–то думал, что мы с вами знакомы, — улыбнулся Врангель. — У Александра Петровича три сына, не ошибаюсь?