Я из огненной деревни…

Тогда, через два дня, кажется, она поехала (показывает на дочь),еще девки были, кобылешка была коростливая какая-то — собрали этих убитых… Оказалась и моя старшая дочка там.

И тогда трое дочкиных и двое сыновых — пятеро деток под голым небом было…

Вопрос: — Вы говорите, казаки: что там, казаки были, власовцы?

— Там и казаков, там и немцев полно было…»

Матруна Ефимовна Акулич, 82 года. Прибыловичи Лельчицкого района Гомельской области.

«…Набралась я горя, хлопчики, оттого мне и нема добра…

…Как стали они по мне стрелять, дак я упала. Они меня оглушили, а если б не оглушили, дак и совсем убили б. А то пришли, перевернули и говорят: „Капут!“ Отозваться мне нельзя было. Это ж я в крови лежу так. В ногу меня ранили. Дак я это глазом зирк — они ульи разбивают. Там в саду были ульи, мед…

Полежала я да раком, раком поползла… Там канавка была, она замерзла, а не было снегу. Дак я думаю: „Куда ж мне идти?..“ Насилу, как без памяти, иду. Пришла я к куреням, в лес, а там уже дети оплакивали меня: там сказали, что по мне стреляли.

Потому что я, хлопчики, в село ходила, думала: може, картошки возьму… А мои дети, двое детей, в куренях были. Дак я как вскочила в курень, дак дети — за меня…»

Федора Алексеевна Голик, 77 лет. Апанасковичи Ушачского района Витебской области.

«…У меня уже памяти нет. Я только гомон слышу, а памяти у меня, что говорят, — ничего не слышу.

Что ж я могу сказать? Я только скажу, что родная сестра была, своя кровь, и говорить про нее не могу… Как она лежала под углом и только куры клевали ее кровь…

А у меня был сынок в армии. А другой был — еще только… в школу не ходил, восемь годов было. И три девки было.

И я в хате. Сидела только и в окно глядела, как они, немцы, ехали. Думаю: выйду. Слышу: хлопнули. Это, говорю, ее убили. Сын что был в отряде — за то.

А уже, как Красная Армия шла, дак солдаты спрашивают:

— Мамаша, а рада ли ты, что мы идем?

— Как же не рада, коли и сынок мой где-то в армии.

А они говорят:

— Мамаша, витебских нет. А идем мы только москвичи и сибиряне. Ну, мамаша, если ты довольна, что мы идем, то пусть твои девчатки сядут с нами и пообедают.

А они ж, известно, как девчата, сомневаются. А я говорю:

— Дети, сядьте. Радуйтесь, что Красная Армия пришла и нас от нечистых вызволила… И так пролили крови своей сколько. Надо жить…»

Мария Илларионовна Кононович, 73 года. Окуненок Слонимского района Гродненской области.

«…Вот так, знаете, рассказываю, и сердце такое тре вожное, что не могу…

Ну, повыгоняли, посгоняли. У меня уже девки были взрослые, трое было. Одной восемнадцать, а другой шестнадцать… Взяла полуведерничек и вышла, а они в три ряда шли, эти паразиты. Задами шли, по улице и там шли. Я уже вышла, как сердце чувствовало мое. Думаю, може, не пойдут. А потом вернули меня:

— Иди, ворочайся назад! Я вернулась в хату, а они:

— Документы, документы! А я уже детям говорю:

— Хоронитесь, хоть где-нибудь.

— Ой, мама, как тебя убьют, куда ж мы поденемся! От мамы — детей… Отнимают…

А муж говорит:

— Ничего так не страшно, как смерть, что уже идет за тобою.

И уже всех повыгоняли, пошли. Все стонали, кричали, маленькие и старые, все…

А я уже в крови вся. Этак вот как-то по брови пуля пролетела, и вот тут пролетела, зубы повыбивала. И лежу. То ногами добивали, толкали ногами. Кто еще не кончился…

Поубивали всех чисто, которые уже бежали. Крови было…

Чтоб не знать вам, сыночки, этого, чтоб уже больше не было…»

Анастасья Ивановна Скрипка

, 73 года. Освея Верхнедвинского района Витебской области.

«…Потом нас окружили и выгнали на дорогу. Такая вот была дорога перекрестная: так и так дорога, на эту дорогу выгнали. Какое-то начальство, с такими вот высокими шапками. Ну, вот. Что-то они поговорили между собой. Мы ж ихнего не знаем. А они только говорили: „Партизан капут“. Это мы поняли уже, что партизанские, наверно, семьи побьют. Нас надо расстрелять — это мы поняли.

Ну, вот, нас гнали, гнали по такой бойкой дороге, а потом такая в лес маленькая дорожка. Нам скомандовали влево. Мы, когда повернули все влево, — по нас стали стрелять. Мы все повалились, кто живой, кто неживой.

Меня ранили в ногу. Одна вот тут игла пуля, эта миновала, только воротник, платок побила, пальто. Одна была в спину — в сухарях осталась. Там я ее нашла. (Смеется.)Такую винтовочную, длинную нашла.

Вопрос: — А когда упали, вы чувствовали, что не убиты?

— Не, я упала, а тогда у меня была еще падчерица с ребятами. Мальчишка крикнул. Только — „ай!“ он сказал и упал. Мы ж валились все. Они ж нас сзади стреляли, мы не видели. Головы не подымай. А девчонка сказала: „Мама, меня уже ранили!“ Я рядом шла, я вот так впереди, а она — сзади. А моя падчерица говорит девочке: „Тише!“ А они идут. Думаю: вот уже расстреляют. Но меня не тронули. Значит, я как лежала, так и лежала.

Потом немцы отошли, а мы встали и пошли…»

Вольга Кирилловна Гордеенок, 73 года. Жары Ушачского района Витебской области.