Я к Вам пишу…

Вот сейчас отпишу я Вам письмецо и поеду с соседом нашим Михайлой на рыбалку. Пост-то кончился, но в среду и пяток тут тоже только рыбу едят и то не всегда, ровно как по уставу положено. Я дома-то и не задумывался никогда, разве Великим постом и говел, и то почитай – пару недель. А здесь все как по уставу – посты и праздники. И я привык, и нравится оно мне, хоть это может и странным показаться.

Наверное, буду я прощаться с Вами, милый друг Варвара Павловна. Пишите, жду от Вас весточки, хоть и понимаю, что письмо мое вряд ли Вас в городе застанет, но вдруг поедет кто в имение, привезет, а то до Пимена больно долго ждать еще.

Ох. Написал вот и самому неловко, что обременяю, но Вы уж простите меня, одна радость тут – письма Ваши.

До свидания, Варвара Павловна, кланяюсь Вам низко и жду весточки. Хоть коротенько черкните про Ваше житье-бытье, мне и несколько слов прочесть отрадно будет.

Роман Чернышев.

Из дневников Романа Чернышева

…августа 1812 года

Странная штука – жизнь. Вот, казалось бы, зачем я вообще пошел в армию? Хотел ли я этого сам – не знаю. Так судьба распорядилась, Бог сулил? Тоже не ведомо мне сие. Как-то все по накатанной вышло. Кадетский корпус, юнкерское училище, сборы, словно это всегда было мое. Трудно, тяжело, а мое, родное. Только вот почему иногда кажется, что чужое это предназначение? Что не то мне на роду написано было? Просыпаюсь ночами в холодном поту и лежу, смотрю в потолок, все спят, а я не сплю – смотрю и думаю. О смысле жизни. О самой жизни вообще. О смерти. Я о ней часто думаю. О том, что там – за чертой. И есть там что-то…

Нет, я верующий, не верил бы, давно, наверное, застрелился, как намедни прапорщик Истрин. Напился и пустил себе пулю в лоб. Записку оставил – боюсь умереть в бою. Скандал. А еще офицер и дворянин. Я верю и молюсь, но все равно страшно.

Вот пишу сейчас дневник, а кто-то словно липкой лапой за сердце схватил и не отпускает, и дышать тяжело. Господи, верую, помоги моему неверию…

…сентября 1807 года

Вернулись из лагерей. Первым делом наведался к Зиночке. А они съехали. Досада какая. Дом стоит пустой, ставни закрыты, дворник ничего не знает. Даже за пятиалтынный не сказал.

То-то я гляжу, она на письма мои отвечать перестала. Знать, не доходили они до нее, раз уехала. Может, маменьку спросить, чтобы она узнала, куда Бельские подевались? Да только неловко как-то – о таком – с маменькой.

Да и глупости все это, правильно наш ротный сказал – женщины все – хаханьки и вздоры. Но я ведь был так влюблен, неужели любовь столь быстротечна…

…января 1820 года

Наверное, надо подать прошение об отставке. Что-то я последнее время неважно себя чувствую. Нога болит, да и маменька будет рада, коль я с ней поживу в имении, а то все скоро совсем в негодность придет – хозяйский глаз там нужен, мужской. Немца-управляющего – взашей, сам разберусь.

Завтра велю сани заложить – съезжу, посмотрю, что там, в усадьбе, делается. Никого предупреждать не стану, нагряну неожиданно, оно верней.

…марта 1823 года

Маменька твердо намерена меня женить. На кой ляд то ей сдалось, ума не приложу. Зачем мне жена – на балы и увеселения ее вывозить? Сам не езжу, и ее не повезу. Деньги тратить? Так их и нету почти – денег-то. Тьфу ты, пропасть, удрать бы куда, вон хоть к Рославлеву в Вильно.

…мая 1824 года

Опять всю ночь проспорили о политике. И зачем я снова пошел на это собрание? Ведь дал же себе зарок – никуда не ходить, не ездить, с членами Общества не встречаться. Не надо мне это, да и им всем – по большому счету. Говорили-говорили, наорались до хрипоты, а ни к какому решению не пришли. Кадеты желторотые, честное слово. Взрослые ведь все уже, обстрелянные, а туда же, верят в доброго царя. Странно, ей Богу.

Письмо четвертое. К Нему

Ноябрь 1828 года, Москва.