Я, Клавдий

Вызвали начальника охраны, и когда Сеян увидел, что его гвардейцы исчезли, а на их месте городская стража, он понял, что проиграл. Сеяна повели под конвоем в тюрьму. Его окружила толпа горожан, узнавших о том, что происходит; с криками и улюлюканием они забрасывали его грязью. Сеян закутал голову тогой, но его пригрозили убить, если он не откроет лица, а когда он подчинился, комьев грязи стало еще больше. В тот же день сенат, видя, что гвардейцы не появляются, а толпа вот-вот ворвется в тюрьму и устроит над Сеяном самосуд, решил, чтобы оставить заслугу за собой, приговорить Сеяна к смертной казни.

Калигула тотчас известил об этом Тиберия при помощи сигнального огня. У Тиберия уже стояла наготове флотилия, чтобы отвезти его в Египет, если что-нибудь пойдет не так. Сеяна казнили, тело его бросили на Ступени слез, где толпа глумилась над ним три дня подряд. Когда пришло время скинуть тело в Тибр, оказалось, что голову уже отрубили и унесли в общественные бани, где играют ею в мяч, а от туловища осталась одна половина. Улицы Рима были буквально засыпаны осколками его бесчисленных статуй, стоявших во всех общественных местах.

Дети Сеяна от Апикаты также были присуждены к смерти декретом сената. У него был один совершеннолетний сын, другой – еще мальчик и девочка, которую в свое время помолвили с моим сыном Друзиллом, – ей только минуло четырнадцать. Младшего мальчика по закону нельзя было казнить, поэтому, опираясь на прецедент гражданской войны, его перед казнью заставили надеть взрослое платье; девочка, будучи девственницей, тем более находилась под защитой закона. Для казни девочки, единственная вина которой заключалась в том, что она была дочь своего отца, не нашлось прецедента. Когда ее вели в тюрьму, она, не понимая, что происходит, кричала: «Не надо в тюрьму, выпорите меня, если хотите, и я не буду больше». Видимо, на ее совести был какой-то детский проступок. Чтобы избежать несчастья, которое постигнет Рим, если казнят девственницу, Макрон приказал главному палачу изнасиловать ее. Узнав об этом, я сказал про себя: «Рим, ты погиб. Столь ужасное злодеяние нельзя искупить», – и призвал богов в свидетели, что, пусть я и родственник императора, я стоял в стороне от государственных дел и ненавижу преступления не меньше, чем они, хотя и бессилен за них отомстить.

Когда Апиката услышала, что сделали с ее детьми, и увидела, как надругаются над их телами на Ступенях слез, она покончила с собой. Но сперва написала Тиберию письмо, говоря, что Кастора отравила Ливилла и что Ливилла с Сеяном хотели узурпировать власть. Она винила во всем Ливиллу. Моя мать не знала, что смерть Кастора – дело рук Ливиллы. Тиберий призвал мою мать на Капри, поблагодарил за огромные услуги, оказанные государству, и показал письмо Апикаты. Он сказал, что даст матери любую награду – ей стоит только попросить, – конечно, в разумных пределах. Мать ответила, что ей не надо никаких наград, она просит одного – чтобы имя их рода не было покрыто позором, чтобы ее дочь не казнили и не кидали тело на Ступени слез.

– Как же иначе тогда ее наказать? – резко спросил Тиберий.

– Предоставь ее мне, – ответила мать. – Я накажу ее сама.

Поэтому против Ливиллы не было возбуждено судебное дело. Мать заперла ее в комнате рядом со своей и уморила голодной смертью. День за днем, ночь за ночью она слышала отчаянные крики и проклятия дочери, становившиеся постепенно слабее, но держала ее там, а не в каком-нибудь отдаленном подвале, пока Ливилла не умерла. Сделала она так не из любви к мучительству – страдания Ливиллы причиняли ей жестокую боль, – но чтобы наказать себя за то, что она воспитала такую чудовищную дочь.